Куда бежал Лев Толстой?

7 (20) ноября 1910 года на железнодорожной станции Астапово (тогда Тамбовской губернии, а ныне Тульской области) завершилась земная жизнь великого писателя и мыслителя Льва Николаевича Толстого. Почему именно до Владикавказа, на исламский Восток был куплен последний билет? Справедливо ли говорить о бегстве из Ясной Поляны, как о «Хиджре Толстого»? Как в целом мусульманам оценивать его кредо: был он всё-таки муслимом или нет? – Об этом беседа с культурологом Джаннатом Сергеем Маркусом, который занимается вопросами Ислама в русской культуре.



– В связи с чем Вы стали разрабатывать тему «Лев Толстой и Ислам»?



– Лет пять назад писать об этом просили издатели дагестанского журнала «Ислам». Потом по заказу Всемирной Исламской лиги – Рабита (Джидда, Саудовская Аравия) приступил ещё раз, совместно с профессором-востоковедом Саидо Кямилевым: в 2007 мы опубликовали её по-русски и по-арабски. Затем в дополненном виде текст вышел в 2009, потом в 2010 (под редакцией философа Али Вячеслава Полосина) на русском и казахском языках. Арабоязычный телеканал «Русия аль-Яум» вызвал на телемост. Одним словом, оказалось, что тема востребована, обсуждается в Интернете, и даже обросла мифами.



– Действительно ли бегство из семьи, так поразившее современников 100 лет назад, можно назвать «Хиджрой Толстого»?



– Сама постановка вопроса вовсе неискусственна. Понятие «хиджра» (время самых тяжёлых испытаний, изгнание из родного города, проклятие со стороны близких и родных), взятое из жизни Пророка Мухаммада, было привычным для русского образованного общества. Так, к примеру, Пушкин назвал своё бегство из имения отца Михайловское в соседнее Тригорское. А чуть позднее именно там, на псковской земле, он создал свои знаменитые «Подражания Корану» и «Пророка» с его ветхозаветно-коранической образностью. Так шутливая фраза в письме к Вяземскому от 29 ноября 1824 г. «Между тем принужден был бежать из Мекки в Медину…», оказывается, говорила о духовной близости к Пророку.



И всё же слишком много различий в характере «бегства Мухаммада из Мекки в Ясриб» и «бегством графа Толстого из Ясной Поляны»! Кажется, сначала сходство бросается в глаза. Оба – гонимые обществом свободные искатели истины. Оба отрицали привычную религиозность. Оба, кажется, могли бы приспособиться, но ценой измены своему призванию. Оба породили религиозное обновление среди современников… Но вот и всё сходство. Этого мало. Тем более, что различий гораздо больше.



– А была ли вообще «хиджра» Толстого связана с его духовным прозрением?



– Вдохновенность Толстого – очевидна, но она, как говорят в арабском мире – «ильхам», озарение, вдохновение поэтов и художников, философов и гениев, оно ценится очень высоко и даже говорят, что «дар поэтов больше, чем кровь мучеников». Но всё-таки этот великий дар отличен от пророческого. Это нечто принципиально иное, чем открытость пророков, принимающих (часто через силу и сопротивление) Глас свыше, прямо от Создателя. У Льва Николаевича не было самосознания пророка. И дело тут не в скромности, а в чёткости самосознания. Этим же объясняется его нежелание создавать религиозную общину и принципиальное дистанцирование от «толстовства».



Мухаммад не был автором Корана – его самосознание «посредническое», через архангела Джабраила от Самого Создателя. Толстой же был именно писатель. И парадоксально, даже по отношению к Евангелиям он позволил себе выступить критически, создав свою версию текста, объединившего (отредактировавшего) принятое в христианстве с 4 века Четвероевангелие. В этом же ряду «писательского творчества» стоят и предпринятые им переводы хадисов, текстов индийской и китайской традиций. Особого благоговения перед духом и тем более буквой «священных писаний» он не испытывал, видя в них следы человеческой мудрости, которые можно и нужно актуализировать и обновлять. Здесь нелишним будет вспомнить, что «во времена Толстого» набирали силу такие универсалистские, синтетические, религиозные (или квазирелигиозные) явления, как теософия, антропософия, рерихианство, вестернизированный неоиндуизм.



Но вернёмся к метафоре «Хиджра Толстого». Мухаммад бежал от мекканцев, предавших его смертному приговору. Толстой был отлучён от церкви, что вовсе не означало проклятия (надо ясно понимать исконное значение понятия «анафема» – «отделять, различать одно от другого»). Социальный статус графа был по-прежнему высок, а среди сочувствующих ему широких слоёв населения (от дворянства, интеллигенции до рабочих и крестьян) так высок, как никогда! Он был один из ведущих «неформальных лидеров» страны, но сам от этой роли бежал.



– А влияние на людей, актуальное и в наши дни?



– Несопоставимы масштабы влияния на людей и мировую историю. Ни в коей мере не умаляя воздействия мысли Толстого, в том числе и сугубо религиозной, на развитие человечества, мы видим, что он не дал миру столь чётко оформленную и действенную религию, как Ислам. Это было ему просто не по силам. Не вдохновил и столь огромную цивилизацию, какая стартовала в результате Хиджры Мухаммада сначала в городе Ясриб (переименованном в Медину) – а потом и по всему миру. Ведь Хиджра стала не только «памятью об изгнании Пророка из Мекки», но рубежной датой мировой истории. С неё впоследствии стали вести летосчисление всего мусульманского мира. Это новый этап духовной жизни человечества! Каждый муслим духовно живёт в «таком-то году по Хиджре», даже если он физически пребывает в европейско-североамериканской среде с её летоисчислением «от Рождества Христова», в инорелигиозном или светском обществе. Последователей Ислама в начале 21 века насчитывают порядка 1 миллиарда 300 миллионов человек – практически всех рас и наций, во всех уголках земного шара. А нерв понятия «Хиджра» как раз в старте новой реальности: в разрыве с отжившим и созидании нового. Как в интимно-духовном, так и в открыто-социальном пространствах.



Сказанное о несопоставимости двух великих людей и их «бегства из города» – вовсе не умаляет обаяния художественного слова Толстого и силы его публицистики. Сравнивать переселение Мухаммада-пророка и Толстого-писателя, публициста можно очень условно. Если, конечно, держаться не мифов, а научности, объективности и строгости.



– Что вы имеете в виду, указывая на некие «мифы»?



– В широкой общественной жизни всё происходит по-своему: мусульмане (как и протестанты разных направлений, а в последние годы даже православные России!) и при его жизни, и в наши дни стремятся «приписать Толстого» к своей духовности. И на то ведь есть некоторые основания. Мы в России даже не осознаём, как и чем наследие Толстого дорого людям иных культур. К примеру, я был приглашён дискутировать на тему «Лев Толстой и Ислам» в телемосте с Иерусалимом телеканала «Русия аль-Яум». Араб-профессор местного университета поразил заявлением, что «мусульмане почитают Толстого за то, что он, граф и высокий придворный, принял Ислам и отправился на Кавказ защищать мусульман от царских войск, перевёл Коран и хадисы, а его «Война и мир» рассказывают о великом подвиге русского народа, который изгнал Наполеона, освободив Европу, Палестину и Египет от французов!». Эта «арабская легенда» тиражирована, оказывается, во множестве текстов. Здесь домыслы перемешаны с фактом, который нам мало знаком. А именно: покорённыё наполеоновскими войсками арабские страны видят и ценят Русскую армию, как свою освободительницу, а эпопею Толстого – как портрет страны-освободителя. Это одна из основ симпатий Арабского мира к России в целом.



Большое впечатление на многих мусульман произвёл сам факт перевода Толстым и публикации хадисов. Но, ценя этот вклад в просвещение читающих по-русски, должны знать (и осмыслить!) другие факты. К примеру, именно по его инициативе и под его редакцией вышли тексты индийской и китайской религий. В 1909 и 1913 перевод «Дао дэ цзина» в толстовской интерпретации исполнил японец Масутаро (Даниил Петрович) Кониси (1862-1940), живший в России и отказавшийся под влиянием Льва Николаевича от православия. Русское издание получило называние «Лао Си, Тао-те-кинг, или Писание о нравственности». В сборники мудрых мыслей Толстой поместил 60 цитат Конфуция в переводе того же Кониси. Под редакцией Толстого в 1910 году вышла и брошюра П.А.Буланже об учении Мо-Ди, с акцентом на безрелигиозность его философии (в европейском смысле слов) и положении о братстве между людьми – «Ми-ти, китайский философ». Одним словом, для Толстого работа с мусульманскими текстами шла наряду с работой над текстами иных религиозных источников.



Не меньший, чем среди мусульман, след оставил Толстой и среди всех индийцев, включая исповедующих индуизм и буддизм. Вот как его оценивал Махатама Ганди: «Больше всего меня поразило в Толстом то, что он подкреплял свою проповедь делами и шёл на любые жертвы ради истины… Он был самый честный человек своего времени. Вся его жизнь – постоянный поиск, непрерывное стремление найти правду и воплотить её в жизнь. Толстой никогда не пытался скрыть правду, приукрасить её; не страшась ни духовной, ни светской власти, он показал миру вселенскую правду, безоговорочную и бескомпромиссную».



– Так какую точку в мировоззрении поставил сам Толстой, где его вера? И почему он в частном письме назвал себя «добрым магометанином»?



– На мой взгляд, Толстой искал универсальную истину, а следы её видел буквально в каждой из великих традиций мира. При этом более всего он опирался на своеобразно понятую миссию Иисуса Христа, был ханифом (единобожником), высоко ценившим Ислам, но всё-таки до конца не сделавшим его своим вероубеждением и практикой. Известные слова симпатии – из частной переписки, опубликованной посмертно.



Загадкой остаётся его последний маршрут: билет на Рязано-Уральской железной дороге был взят до Владикавказа. То есть, символически из центра России (Рязань) на Восток, прежде всего в тюркские просторы (Урал), место прибытия Владикавказ, оплот Российской империи на Юге, на Кавказе, откуда начинается новый мир. Но какой это мир? Слишком неопределённо: Восток, Юг, Кавказ… А какие впереди духовные магниты, какие опоры, и была бы «точка остановки»? Всевышний забрал Льва Николаевича в Пути…



Ценя вклад Толстого в понимание Ислама читающими по-русски, сравнивая (метафорически, условно) его уход из Ясной Поляны с Хиджрой Пророка Мухаммада – не будем преувеличивать его близости к Исламу. Но и не будем закрывать глаза на то, сколь близко он подошёл к Откровению, запечатлённому Кораном и переданном муслимами всему человечеству. И тем самым стал… частью исламской культуры – своими исканиями, творениями, наконец, даже мифами, которыми окружено его наследие.



Однако, сказанное – плод моих собственных (и неизбежно неполных) исследований и консультаций с указанными ранее специалистами. Видимо, назрела необходимость провести некое собрание (шура) мусульманских богословов, алимов, философов, филологов, привлечь светских специалистов, досконально знающих текстологию и вообще весь мир Толстого – и попытаться вынести «фетву» о его вероубеждении. Сформулировать именно исламское понимание его творчества и его жизненной философии, ответить на вопрос «в чём моя вера?», согласно Толстому – с позиций Ислама.



Такая работа была бы полезной как для нас, в России, так и для всей мировой уммы, для углубления диалога разных народов и верований. Гений Толстого – в пробуждении духовных исканий каждого человека.





Беседовал Даниил Хасанов

Москва – октябрь 2010 года