Мы преступно недооцени­ваем роль этики - Ренат Беккин

События последних меся­цев – «арабская весна-2011», интервенция коалиции со­юзников в Ливии, убийство (реальное или мнимое) Бин Ладена, предложение Барака Обамы о геополитическом переформатировании Ближ­него Востока и т.д. – гово­рят о том, что ситуация в исламском мире развивает­ся по сценарию, который все труднее предугадать. Проис­ходящее там и послужило по­водом для нашего разговора с доктором экономических наук, профессором, заведую­щим кафедрой исламоведения и регионоведения Казанского федерального университета Ренатом Беккиным.



Но – лишь поводом…



- Ренат, вы специалист по ислам­скому праву и исламской экономике. Интерес к исламу как-то связан с вос­питанием, которое вы получили от ро­дителей?



- Скорее нет, чем да. Я родился в Ленин­граде, вырос в обычной советской семье, был октябренком, затем пионером. Воспринять религиозную традицию мне было просто не от кого. Моя бабушка умела писать по-арабски, но она умерла, когда мне было четыре года. Я тогда и по-русски писать не умел. Прабабуш­ка, научившая бабушку арабской грамоте, по­гибла в блокаду. Интерес к исламу пробудил­ся у меня только во время учебы в МГИМО.



- Об обстоятельствах того, как это произошло, мы еще поговорим, а пока ответьте, пожалуйста, на такой вопрос. В десять лет вы начали зани­маться в литературном клубе «Дерза­ние» при Ленинградском дворце пи­онеров и школьников. С чем вы туда пришли?



- В первом классе я начал методично на­бивать на печатной машинке короткие расска­зы-басни собственного сочинения. Главными действующими лицами в этих баснях были животные, с которыми происходили разные, подчас трагические истории. Родители посчи­тали, что любовь сына к сочинительству надо всячески поощрять и записали меня в клуб «Дерзание» – одно из старейших ЛИТО, у ис­токов которого когда-то стояли Самуил Яков­левич Маршак и Корней Иванович Чуковский. Год я занимался в кружке книголюбов при «Дерзании», а потом уже непосредственно в литературном клубе, в секции журналистики. Помимо «акул пера» к нам на занятия прихо­дили писатели, например, Борис Натанович Стругацкий, другие писатели и поэты, – они проводили импровизированные мастер-клас­сы.



- В МГИМО вы поступили благода­ря передаче «Умники и умницы». Не было ощущения, что попали в вуз для «своих», куда обычных ребят при­нимают неохотно и, так сказать, для имиджа?



- Я поступил в МГИМО в 1995-м. С тех пор многое переменилось. После распада СССР иерархические структуры были разрушены, и значительная часть студентов поступала бла­годаря своим способностям, а не по партий­ной линии или по блату. Мне посчастливилось застать то яркое, золотое поколение, кото­рое поступило в институт в первую половину 1990-х. Сейчас местная публика разительно отличается от той, что была в мое время. Из­менился даже социальный состав участников передачи «Умники и умницы». Когда я прини­мал участие в «Умниках», на вопрос ведуще­го «Кто ваши родители?» ребята как правило отвечали: учителя, служащие, в лучшем слу­чае директора школ. Был, правда, среди моих конкурентов отпрыск кооператора, но в ос­новном «умники» и «умницы» 90-х – это дети «гнилой интеллигенции». Теперь среди участ­ников передачи немало детей бизнесменов, чиновников. Я понимаю, что это – результат неотвратимых процессов, происходящих в нашем обществе, тут ничего не поделаешь. Уровень подготовки сегодня во многом за­висит от того, в какой школе учится ребенок, есть ли у него доступ к интернет-ресурсам, специальной литературе, журналам, то есть в конечном счете от финансовых возможно­стей родителей. Случай Ломоносова, который с обозом мороженой рыбы дошел до столицы и был принят в число воспитанников Славяно-греко-латинской академии, в наши дни почти невозможен.



ИСЛАМСКИЙ ПРОРЫВ ДЛЯ ИЗРАИЛЬСКОГО ЧИТАТЕЛЯ



- Как вы пришли к изучению исламского права?



- На передаче спросили, на какой фа­культет я хочу поступить. Я отвечал, что на международные отношения, но в силу какой- то ошибки меня после победы на «Умниках» зачислили на международно-правовой фа­культет. Я отдался судьбе и не стал пере­игрывать. В МГИМО, как известно, обучают не только конкретной специальности, но и дают иностранные языки в качестве необходимого инструмента. Я выбрал в качестве первого иностранного арабский. Поскольку мне непре­менно хотелось в своей будущей профессии совместить знание языка и специальность, я начал интересоваться правом арабских стран и конкретно мусульманским правом. Это про­изошло не сразу, но на четвертом курсе я уже вовсю погрузился в данную проблематику. Помню, насколько меня тогда поразила логич­ность и фундаментальность положений шари­ата. Ну а через интерес к праву я в кризис­ном 1998 году вышел на изучение исламской экономики. В интернете попалась статья о допустимости страхования с точки зрения ша­риата, и возникло желание посвятить данной проблеме свой выпускной диплом.



- У многих людей сложились нега­тивные стереотипы в отношении ис­ламского права. Вроде того, что это пережиток феодальных времен, из чего вытекает его крайняя жестокость – отрубание кисти руки за воровство и все такое…



- К счастью, подобные стереотипы сегодня уже нельзя назвать массовыми. Тем не менее, даже работая в области исламских финансов, сталкиваешься с мнением о том, что шариат противоречит российскому законодательству.



На самом деле это далеко не так. Не случай­но задача номер один для специалистов по мусульманскому праву заключается в борьбе с этими мифами. В свое время желание рас­сказать русскоязычному читателю правду о шариате подвигло меня на написание рома­на «Ислам от монаха Багиры». Сначала его предполагалось издать в «Ультра-Культу­ре» – издательстве, основанном текстовиком «Наутилуса» Ильей Кормильцевым. Но Илья умер, вместе с ним перестала существовать «Ультра-Культура», и роман вышел в изда­тельстве «Кислород» – молодежном и кислот­ном.



- Вот мы и затронули «литератур­ную» часть вашей биографии. В 2005 году вы выступили одним из органи­заторов премии «Исламский прорыв». Расскажите, что это за премия и по­чему она просуществовала только два сезона?



- Идея премии принадлежала моему те­перь уже коллеге, директору издательского дома «Умма» Асламбеку Эжаеву. Я в то время больше думал о мусульманском литературном журнале. После беседы с Асламбеком мы ре­шили делать премию, а произведения победи­телей опубликовать в специальном сборнике. Мы довольно четко распределили обязанно­сти: Асламбек взял на себя аренду клуба, где вручались призы победителям, оплату самих призов и прочие финансовые вопросы. Я от­вечал за работу с авторами и членами жюри, работал как ридер. На мне также лежало ин­формационное обеспечение премии, работа со СМИ. В первый год в состав жюри вошли такие разные писатели, как главный редактор журнала «Дружба народов» Александр Эба- ноидзе, Эдуард Лимонов, Илья Кормильцев, Сергей Шаргунов. Мы сознательно сделали ставку на известные имена, чтобы раскрутить премию. Ну и, конечно, учитывалось отноше­ние членов жюри к исламу – у всех вышепе­речисленных лиц оно положительное. Это от­носится и к сыну православного священника Шаргунову, и к Лимонову, заявившему в ин­тервью одному из исламских порталов о своей симпатии к исламу как идеологии протеста, и к Кормильцеву, который, если верить Гейдару Джемалю, перед самой смертью принял ис­лам. Так что это еще вопрос, кто на кого боль­ше повлиял – харизматичный Кормильцев на премию или наоборот.



Среди участников и финалистов премии было немало русских по национальности авто­ров, принявших ислам. Кто-то из них публич­но заявлял о своем религиозном выборе, кто-то – нет, для нас это было не принципиально. В первую очередь мы анализировали тексты. Среди отмеченных наградами произведений есть и такие, в которых нет ни одного му­сульманского имени, но ставятся актуальные для мусульман вопросы. Не могу не вспом­нить добрым словом очерк Алексея Цветкова «Второй Рим в апреле, или настойчивое чув­ство Всевышнего» (победивший в номинации «Публицистика») и роман уфимской писатель­ницы Светланы Чураевой «Ниже неба» (номи­нация «Проза») о художнике-мусульманине, попытавшемся преодолеть исламский запрет на изображение живых существ. С поэзией оказалось сложнее. Стихов пришло много, но либо они были совсем уж неуклюжими, либо добротными, но никак не вписывающимися в концепцию премии.



В первый год мой партнер по премии не вмешивался в процесс отбора произведений, но во второй он, скорее всего под влиянием своих спонсоров, начал это делать. Во гла­ву угла было поставлено не качество произ­ведений, а биография самих авторов. Плюс, как оказалось, у нас разные взгляды на ли­тературу. Я выступал за реализм. Скажем, по ходу действия так называемые этнические мусульмане сидят за столом и под водочку о чем-то мирно беседуют… Такое действитель­но имеет место, и если автор умело подводит читателям к выводам о том, что хорошо, а что плохо, – я обеими руками «за» такое произ­ведение. По мнению же Асламбека премии заслуживали в основном только апологетиче­ские, зачастую отдающие литературной бес­помощностью и лубком произведения, авторы которых обладали безупречными с точки зре­ния шариата биографиями. Это в конце концов убило премию. Но сказать, что ее концепция потерпела фиаско, нельзя. При финансовой поддержке Фонда Марджани с 2007 года из­дается журнал «Четки», в первых номерах ко­торого увидели свет лучшие из произведений, представленных на соискание «Исламского прорыва». Благодаря журналу читающей пу­блике стали известны имена других авторов, не участвовавших в премии.



- А что собой представляет аудито­рия «Четок»?



- Я по этому поводу часто иронизирую, го­воря, что наш читатель проживает в Израи­ле. То есть интерес к «Четкам» проявляет в основном околовостоковедная немусульман­ская интеллигенция. (Собственно, мусуль­манской интеллигенции у нас, к сожалению, пока нет, только интеллектуалы-одиночки). В мечетях журнал почти не покупают, потому что это все-таки не религиозное, а литератур­но-философское издание. Мы публикуем не только стихи и прозу, мы стараемся знакомить читателя с современными течениями в исла­ме. Так, сейчас в печати находится номер, посвященный феномену русских мусульман. Данная тема до сих пор не затрагивалась в нашей печати, хотя русские мусульмане в по­литическом, социальном и творческом плане очень активны. Существует несколько поко­лений русских мусульман, каждое из которых имеет свои особенности.



ХАЛЯЛЬ ИЛИ НЕХАЛЯЛЬ



- Недавний экономический кризис был во многом спровоцирован из­держками традиционной банковской системы с ее процентоманией и, как следствие, неконтролируемым ростом «кредитного пузыря», который рано или поздно должен был лопнуть. Счи­таете ли вы, что для предотвращения подобного рода кризисов мировое сообщество должно сделать выбор в пользу исламских финансовых ин­струментов?



- У нас сегодня много говорят и пишут на эту тему, но большая часть работ – это пустос­ловие на тему: как хороша исламская экономи­ка. Обычно такие работы пишут люди, не стал­кивавшиеся на практике с работой исламских финансовых институтов. Другие работы, число которых в последнее время также растет, пыта­ются ответить на вопрос: как приспособить тот или иной финансовый инструмент к действую­щему законодательству? Я бы сформулировал проблему иначе: как изменить ментальность людей, привыкших к тому, что у нас в России национальная идея, как кто-то метко заме­тил, – наколоть друг друга? Без этого невоз­можно представить успешность любых схем, какими бы красивыми и экономически привле­кательными они не были. Собственно говоря, по моим невеселым прогнозам, в Татарстане так и случится, и вторая волна (первая была в 1990-е) применения принципов исламской экономики в условиях России приведет к разо­чарованию как потенциальных клиентов, так и тех, кто будет этим заниматься. Отсутствие необходимого законодательства будет давать нечистым на руку дельцам верную отговорку: у нас-де такие законы, и чтобы их не нарушать, мы вынуждены поступаться некоторыми прин­ципами шариата.



В одном из хадисов Пророка говорится о границе, перейдя которую вступаешь на путь сомнительного. Это в каком-то смысле об исламской экономике. Если бы сотрудники исламской финансовой структуры честно объ­ясняли своим клиентам, где и как они берут деньги, предоставляемые в качестве ислам­ских кредитов, то это было бы честно и по-исламски. Наверняка выяснилось бы много интересных подробностей. Банк, как и любой другой финансовый институт, не существует в безвоздушном пространстве.



У нас практически не говорят о таком ин­струменте как вакф, а ведь до революции у казанских татар существовала развитая сеть благотворительных вакуфных учреждений. Всех интересуют только финансовые, при­носящие быструю прибыль инструменты. Это проблема не только России, но и других стран с традиционной банковской системой. Нужно менять в первую очередь сознание, а не за­коны. Основам исламской экономики нужно обучать прежде всего людей, не получивших традиционного экономического образования, не имевших дела с традиционными финансо­выми институтами, порядочных, способных к обучению. Много ли вы таких нынче сыщете? Думаю, что нет.



- Не все в курсе, чем исламский банк отличается от традиционного. Мои познания на этот счет сводятся к тому, что Коран запрещает работать с процентами, поэтому если я захочу стать предпринимателем при помощи исламского банка, тот станет моим партнером по бизнесу…



- Да, участие в прибыли банка – лишь один из методов финансирования в исламском бан­ковском деле. В наши дни в исламских банках имеется альтернатива практически всем тра­диционным финансовым инструментам. Есть например финансирование в форме контракта мурабаха, когда банк покупает товар от имени клиента, а затем перепродает ему этот товар с наценкой за оказанные услуги. Есть беспро­центная ссуда кард аль-хасан, есть альтерна­тива традиционному страхованию – такафул. Участники контракта осуществляют денежные взносы, одна часть которых направляется в специальный фонд, предназначенный для возмещения убытков при наступлении стра­хового случая, другая – инвестируется по принципу разделения прибылей и убытков, с целью получения прибыли. Все участники разделяют между собой прибыль и потери от инвестиционной деятельности фонда.



Но повторяю: на одних финансовых схемах далеко не уедешь. Мы преступно недооцени­ваем роль этики в развитии рынка исламских финансовых услуг. В качестве иллюстрации приведу пример из собственной жизни. Од­нажды я был приглашен в качестве доклад­чика на одну из многочисленных конференций по исламской экономике. Когда нам оплачива­ли дорогу, представитель Исламского банка развития поинтересовался, почему я приехал на поезде, когда мог воспользоваться услуга­ми авиакомпании. Оплачивался даже бизнес-класс. Я сказал: «Странно слышать это от вас. Мы обсуждаем исламскую экономику, а вы предлагаете использовать роскошный транс­порт, когда можно довольствоваться лишь са­мым необходимым».



- Если вторая волна применения принципов исламской экономики в России, как вы прогнозируете, вызо­вет разочарование, можно ли ждать третью?



- Вне всякого сомнения, исламский бизнес в России будет развиваться, и свою нишу в отечественной экономике исламские финан­совые институты обязательно займут. Хотя и не очень просторную – далеко не все мусуль­мане в одночасье станут клиентами ислам­ского банка. Некоторые апологеты исламской экономической модели часто приводят в при­мер Малайзию, где клиентами исламских бан­ков в основном являются немусульмане. Но, во-первых, речь идет о стране с огромной, экономически активной китайской диаспорой, а во-вторых, исламский банк действительно выгоден в первую очередь корпоративному сектору, заинтересованному в льготном фи­нансировании. В том же, что касается привле­чения средств, в частности, – работы с вклад­чиками, существуют нерешенные во многих юрисдикциях проблемы. В частности, не вез­де решен вопрос: может и должен ли клиент рисковать основной суммой вклада или толь­ко несет риск неполучения прибыли?

Однако даже если клиенту не удалось най­ти исламские финансовые продукты, в России можно найти инструменты для инвестирова­ния, приемлемые для мусульман. Возьмем инвестиции в золото. Проблема лишь в том, что у нас пока, несмотря на кажущееся мно­гообразие, не сформированы в полной мере комфортные условия для вкладчиков, жела­ющих инвестировать свои средства в золото. Вернее, прикупить золотишко-то можно и в монетах, и в слитках, и в виде обезличенных металлических счетов (ОМС), но с доходно­стью что-то непонятное творится. Первый важный шаг – отмена НДС при инвестирова­нии, например, в те же золотые монеты – сде­лан, но этого мало. Нужно, чтобы цены на зо­лотые монеты коррелировались с рыночными. В последнее время, когда наблюдается дикий рост цен на золото, можно было бы реально и халяльно заработать на этом. Но если вы проследите динамику роста цен на золотые монеты в том же Сбербанке, вы поймете, что при любых скачках цен на рынке все равно останетесь в проигрыше, и не только потому, что существует серьезный спрэд между ценой покупки и продажи монеты. Логику формиро­вания цен на эти монеты в банке вы никогда не постигните. Конечно, есть еще инвестиции в недвижимость, но это могут позволить себе немногие из россиян.



Когда-то я реально видел в исламской эко­номике инструмент для переустройства обще­ства на более справедливых началах. Сейчас я вижу в ней лишь альтернативу, выгодную определенному кругу клиентов. Я считаю, что у людей должна быть возможность выбора между различными финансовыми продуктами и стратегиями, поэтому исламскую экономику надо по мере сил поддерживать и развивать.



РЕВОЛЮЦИИ НЕВОЗМОЖНО ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ



- Недавно Президент Татарстана Рустам Минниханов вернулся из рабо­чей поездки в Дубай, где принял уча­стие в работе инвестиционного фору­ма Annual Investment Meeting 2011. В этой связи хотелось бы узнать, каки­ми вы видите перспективы экономи­ческого сотрудничества республики со странами исламского мира.



- Все кругом только и говорят, что Татар­стан – мост между Россией и мусульманским Востоком. Это и в самом деле похоже на прав­ду. Для мусульманских инвесторов интерес татарстанских властей важен и показателен, потому что для них это – серьезная гарантия их бизнеса в республике. А без этого ислам­ские инвесторы в Россию не придут. Для них наша страна непредсказуема. Да что для них, для нас самих она непредсказуема.



Инвестиционный потенциал Татарстана очень и очень неплохой. Я имею в виду не только нефтянку, но и другие отрасли, начи­ная с машиностроения и заканчивая экотуризмом. У республики есть также потенциал для развития халяльного туризма. Иностранные мусульмане чувствуют себя здесь комфортно, в отличие от Москвы, где отношение к выход­цам из мусульманских стран в целом недруже­любное. Москва суетливая, она поглощает, а Казань – мусульманский город с минаретами, мечетями и толерантным отношением к при­езжим. Нужна «только» европейского уровня туристическая инфраструктура.



- Ренат, возглавляемая вами кафе­дра имеет двойное название – «регионоведения и исламоведения». Следующий вопрос касается именно регионоведения. С начала этого года весь мир следит за развитием рево­люционных событий в странах Магриба и на Ближнем Востоке. Чего следу­ет ждать в будущем?



- Для подавляющего большинства людей в западном мире произошедшее оказалось пол­ным сюрпризом. Хотя те, кто часто бывал в этих странах, видели тление фитиля революции в сердцах горячих арабов… По большому счету, случившиеся революции – это только начало. Задача России – сделать правильные выводы из случившего, предугадать развитие событий и повлиять на него в своих интересах. Потому что происходит серьезная перегруппировка сил в регионе, и Ближний Восток уже не будет таким, каким он был раньше. Наша кафедра не может оставаться в стороне от анализа этих тенден­ций. Как говорят дипломаты, мы продолжаем следить за ситуацией.



В случае с Ливией, даже если Каддафи вы­гонит из страны всех мятежников, точка невоз­врата уже пройдена. Диктаторы всегда плохо кончают. Западные страны никогда не простят Каддафи тех унижений, которым он подверг их, используя их жалкую зависимость от углево­дородов. На международном уровне Каддафи – дурно пахнущий политический труп. Но для стран, желающих освободиться от влияния за­падных держав, лидер Джамахирии – символ противостояния этому самому влиянию. К мя­тежникам, я, впрочем, тоже большой симпатии не испытываю. Часто тот, кто убил дракона, сам становится драконом. Эти смахивают как раз на будущих драконов.



- А имеют ли под собой какие-то ос­нования слухи о том, что эти револю­ции организовало ЦРУ?



- ЦРУ, конечно, одна из мощных спецслужб, но все равно не настолько, чтобы заварить та­кую адскую кашу. Не будем забывать, что бли­жайшим союзником США в регионе является Израиль. Окруженная арабскими государства­ми, эта страна не ждет от формирующихся ре­жимов ничего хорошего и готовится к самому худшему сценарию. Пример Египта это хорошо показал. Сирия – тоже не самый приятный со­сед для евреев, но результаты революции могут еще больше разочаровать Израиль. Проблемы в других странах Ближнего Востока также ста­новятся головной болью не только их соседей, но и всего мирового сообщества. Йемен грозит распасться и превратиться в новую черную дыру наподобие Сомали. Открытым остается вопрос о Саудовской Аравии. Королевская власть ка­жется незыблемой, но никто не даст гарантии, что если страна не встанет на путь реформ, она не повторит судьбу Египта или Туниса. Цепная реакция продолжается и ее нельзя остановить. Революции невозможно держать в узде.



- Ренат, жизнь подтвердила актуаль­ность выбранного вами направления исследований. Но почему вы решили продолжить их не в МГИМО, а в Казан­ском университете?



- Все просто до безобразия. Я получил ин­тересное предложение от нынешнего ректора Казанского университета Ильшата Гафурова и не смог от него отказаться.

По-видимому, здесь, в Казани, я оказался более востребован­ным со своей тематикой, чем в стенах альма-матер. В этом нет ничего странного и плохого. Миграция ученых в наши дни – обычное явле­ние. Удастся кафедре справиться с задачей возрождения казанской школы исламоведения или нет – не знаю, но было бы обидно не по­пытаться что-нибудь сделать на этом поприще. Конечно, Казембеков у нас на кафедре нет, но имеются подающие надежды молодые кадры, большая часть которых – выпускники КГУ. У нас собрались если не самые лучшие, то, по крайней мере, достойные специалисты в сво­их областях, за каждого из которых не стыдно. С нового учебного года все основные базовые курсы по исламу будут читаться преподава­телями нашей кафедры, начиная с «Введения в исламоведение» и заканчивая «Исламской экономикой». Создание в структуре Институ­та востоковедения кафедры регионоведения и исламоведения – это, хочется верить, только начало модернизации всего Института востоко­ведения. Институт должен меняться, как и весь университет в целом.



- В чем выразятся эти изменения?



- Планов много. Хочется надеяться, что в самое ближайшее время в Институте востоко­ведения будет создана кафедра африканских языков. Для Казани это звучит немного дико, но, тем не менее, в России очень мало специ­алистов, знающих африканские языки. Даже в Институте Африки РАН работает всего один ученый, владеющий африканским языком, – ка­жется, хауса. А ведь в СССР была мощная шко­ла африканистики. Бросать на произвол судь­бы это направление считаю преступлением. По большому счету, кроме Дальнего Востока и возможно Турции, другим регионам Востока в Институте востоковедения пока уделяется не­достаточно внимания. В общем, планов много, и все они так или иначе вписаны в стратегию развития КФУ.





Алексей Егоров, журнал “Идель”, июнь 2011 года