Доказать вину невиновных в России не сложно. Тут и примеры приводить не надо. Особенно, если это громкое политическое дело. Особенно, когда подозреваемый – чеченец. Особенно, если в скорейшем раскрытии убийства заинтересована власть – ведь это престиж России. Почему же тогда в судебном расследовании дела об убийстве журналистки «Новой газеты» Анны Политковской Следственный комитет Генеральной прокуратуры РФ потерпел столь унизительное поражение – суд присяжных по всем пунктам оправдал обвиняемых?
Об особенностях этого процесса в интервью IslamNews рассказал сам Мурад Мусаев.
- Почему, на ваш взгляд, следственная бригада, которая блестяще выполнила свою работу (это неоднократно подчеркивалось в прессе), когда дело развалили в суде, не сделала ни одного заявления?
- Я думаю, что им просто нечего было сказать. А что тут скажешь? Весь мир видел: доказательства, изготовленные Следственным комитетом, противоречат друг другу и опровергают саму фабулу обвинения.
- Что показал этот процесс? Что суды в России еще существуют? Что профессионализм следственных органов достиг дна, – если даже в столь политизированном деле защите удалось отстоять подсудимых?
- Знаете, я никогда не питал иллюзий по поводу качества следствия, его нацеленности на тот или иной результат. Единственное открытие для меня – это оправдательный вердикт и тот факт, что в нашей стране правосудие все-таки возможно, если даже подсудимые – чеченцы, если даже все государственные силы направлены на то, чтобы их осудить.
- Почему в ходе процесса обращалось внимание на национальность подозреваемых? Это было давление на присяжных, способом доказательства вины?
- Здесь две цели. Во-первых, давление на присяжных. Мы знаем, что, к сожалению, ксенофобия сейчас в цвету, и что слово «чеченец» вызывает не самые положительные эмоции у среднестатистического россиянина. Вторая цель еще более цинична. Необходимо было показать миру: вот, мол, Политковская защищала чеченцев, и чеченцы ее убили. В общем-то, не далее как неделю назад журналист Юлия Латынина озвучила эту мысль в эфире «Эха Москвы». Вот это послание – не конкретного журналиста, это – послание системы, послание Следственного комитета.
- Но вы довольно сдержанно отреагировали на реплику Латыниной, хотя она провела линию фронта между «неверной» Политковской и правоверными чеченцами и мусульманами. Мы знаем, что этой линии не существует.
- К сожалению, очень мало времени было на передаче, и ведущий уже махал рукой, что, мол, время вышло. Я не успел все сказать, что мне хотелось бы. Например, Юлия Латынина сказала такую вещь: Джабраил Махмудов кого-то там «поздравлял с Аллахом» (хотя это совершенно некорректная фраза), а потом ходил и поздравлял своих друзей с 9 мая. Она видит в таком положении вещей острое противоречие. Но та самая мечеть, которую посещал Джабраил на Поклонной горе, построена в честь воинов-мусульман, павших в Великой отечественной войне. Ну, заблуждается человек... Также Юлия решила сказать, что я защищал Джабраила, потому что он – чеченец, а Политковская – неверная. Абстрагируясь от религиозной темы, скажу, что мало в России было столь верных людей, как Анна Политковская. Побольше бы таких.
- Вы теперь знаете гораздо больше обычных наблюдателей об убийстве Анны Политковской. Что осталось за кадром?
- Из того, что пришло в суд, мне кажется, мы вытащили на свет максимум. К сожалению, ничего более существенного, никакой более конкретной информации, которая бы вела к реальным преступникам, нет.
- Во время процесса вы упомянули, что заказчиком убийства является российский политик. Что дало вам основания говорить так?
- Это формулировка самого обвинения: с предложением убийства Политковской к таким-то людям обратились лица, недовольные критическими публикациями Политковской в адрес политических деятелей в Российской Федерации.
- Это несколько расплывчатая формулировка.
- Расплывчатая, но она дает представление о представлении следствия о мотиве преступления. Уж простите за тавтологию.
- Это было политическое убийство, как нас уверяли в самом начале государственные СМИ и генпрокурор Юрий Чайка, кивая на Березовского и Запад, или Анну убили за профессиональную деятельность?
- Тут нет границы. Профессиональная деятельность Анны Степановны была отчасти политической. Это политическое убийство и оно связано с журналистской и общественной деятельностью Анны Политковской, я в этом не сомневаюсь ни секунды. Что касается заявления прокурора, то он не говорил про Березовского, просто позволил себе нетонкий намек. И мне кажется, пресса больше засмеяла прокурора в тот момент, чем поддержала.
- Заместитель главного редактора «Новой газеты» Сергей Соколов говорил по окончании суда, что очень много фактов и событий из того, что было известно газете и следствию, осталось за рамками процесса. Действительно?
- Сергей Соколов был свидетелем в этом процессе. Если бы он хотел, чтобы что-то стало известно, мог бы об этом заявить прямо в суде. Все, что он хотел сказать, он сказал. Если господин Соколов что-то утаил, то мне как участнику процесса жаль, мне бы хотелось знать как можно больше. Если бы он сказал о чем-то еще, то об этом узнал бы весь мир. Зря он промолчал.
- Почему вы решились защищать обвиняемых в убийстве Политковской? Все-таки Анна была для вашего народа героической фигурой.
- Я рассказывал об этом присяжным. У нас с Джабраилом был общий знакомый или даже друг. Он и позвонил мне, когда Джабраила задержали, тогда никто еще не знал, по какому делу. Когда об этом стало известно, я засомневался. Профессиональному адвокату негоже так говорить, но к Политковской я относился более чем уважительно и испытывал к ней глубокую благодарность за то, что она делала для моего народа, и я склонялся к тому, чтобы отказаться от этого дела. Но сначала я пошел к своему будущему подзащитному и спросил его, причастен ли он к этому преступлению. Я сказал: если ты хотя бы рядом с этим преступлением стоял, скажи мне об этом сейчас, потому что если это выяснится потом, я могу тебе нехотя навредить, я буду тебе плохим защитником. Он возмутился и сказал, что никогда в жизни бы не подошел к этому преступлению, если бы даже это была не Политковская, а просто безвинный беззащитный человек, тем более – женщина. Я его слова цитировал в суде. Он сказал: «Пусть будет проклят тот, кто убил безвинного человека, пусть будет дважды проклят тот, кто убил женщину, и трижды проклят тот, кто убил такого человека и такую женщину, как Анна Политковская». Он добавил, что мать – это святое, и в последнем слове подсудимого пожелал детям Политковской найти настоящих убийц их матери. Я думаю, не было в зале таких людей, которые бы сомневались в искренности Джабраила.
- Найти убийц Анны Политковской – почему это не стало делом чести чеченского народа?
- Много ли вы знаете чеченцев, которым было поручено расследование этого уголовного дела? Я таких не знаю. Если бы я был следователем, это было бы для меня делом чести. В данном случае я – адвокат. Лучшее, что я могу сделать для того, чтобы найти убийц Политковской, это не позволить назначить на их роль невинных людей, козлов отпущения. Если бы этих ребят: Джабраила, Ибрагима – осудили, то настоящих убийц Политковской никто уже не искал бы.
А чеченский народ – не следственный орган. Что может среднестатистический чеченец сделать, чтобы найти убийц Политковской? Был контакт следственных органов с европейской диаспорой чеченцев. Та же Юлия Латынина откровенно лгала, что якобы бельгийские чеченцы отказались выдать Рустама Махмудова. Но на самом деле беженцы заявили следственным органам, что готовы не то что сообщить, где он находится, а собственноручно задержать человека, имеющего хоть какое-либо отношение к этому убийству и передать его властям. Ведь чеченцы, которые находятся в Европе в качестве беженцев, – это как раз те самые люди, которых защищала Политковская.
- Вы участвовали в громких процессах по делу Ульмана, по событиям в Кондопоге. Эти процессы, их освещение в прессе отражают непростое положение инородцев в России. Высокая температура в обществе влияет на настрой судей, их решения?
- Раз на раз не приходится. Видите, в этот раз на решение суда присяжных это не повлияло. Подсудимые были чеченцы, адвокат был чеченец, присяжные были все русские, может быть, кроме одного. Но все присяжные, без исключения, вынесли оправдательный вердикт. В данном случае мы имели дело с совершенно здравыми людьми, которые не страдают не религиозными, ни этническими предрассудками. В случае с Ульманом в первых двух процессах, в которых я не участвовал, была совершенно обратная картина. Ульман и его группа признавались в том, что они расстреляли безвинных безоружных людей – учителей, завуча и директора школы. Но при этом просили признать эти действия законными. Они говорили – да, мы расстреляли их в спины, да, вот эту женщину мы расстреляли сначала в спину, потом один из моих подчиненных перевернул ее, и выстрелил ей в затылок и в поясницу. Но при этом их дважды оправдывали. И это было чудовищно, потому что главным мотивом был ура-патриотизм, был, прямо скажем, фашизм. Только из фашистских шовинистических соображений можно было оправдать этих людей.
В Кондопоге случилась неуспешная попытка этнической чистки, когда ура-молодежь, ведомая местными криминальными элементами, пыталась вытеснить из города представителей национальных меньшинств – в частности, чеченцев, дагестанцев и азербайджанцев. Не получилось. Ребята оказались не робкого десятка. А в конечном итоге на скамье подсудимых оказались те, на кого нападали, те, кто были в абсолютном меньшинстве. И на всех уровнях власти, начиная с местной милиции и заканчивая губернатором Карелии, государственная машина ополчилась на этих ребят. В течение двух лет дело находится в суде. Боремся, как можем.
- Какую роль в разжигании ксенофобии играла региональная власть?
- Власть была катализатором всего негативного, что было в этом процессе, катализатором ксенофобских настроений. Власть оказывала всяческую поддержку, моральную и материальную, родственникам тех людей, которые покушались на кавказцев, а в итоге были названы потерпевшими. Губернатор выступал с заявлениями в духе: «Да, приезжие ведут себя нагло у нас в республике, разъезжают на мерседесах…». Даже председатель местного Верховного суда открыто демонстрировал свою предвзятость. Власть подогревала нездоровые настроения.
- Могли бы вы дать оценку участившимся уголовным преследованиям мусульман, частым судебным процессам над исламской литературой, ее запрету? Причем на этом фоне власть декларирует сближение с исламским миром.
- Это есть лицемерие. Тема с запретом исламской литературы мне хорошо знакома. Я консультировал некоторых моих коллег, которые занимались делом о запрете книг Саида Нурси. Меня изумила формулировка, согласно которой запретили эту литературу. Там говорилось, что Саид Нурси в своих произведениях выражает различное отношение к тем или иным группам людей, в зависимости от их отношения к религии. Но в таком случае надо запретить Коран, Библию и Тору, потому что каждое из этих писаний содержит дифференциацию людей по религиозному признаку – на верных и неверных, на многобожников и людей Писания. Это чистый абсурд. И возник этот абсурд по инициативе Прокуратуры Республики Татарстан и при активной поддержке Российской академии наук. В общем, я думаю, что мы сами – мусульмане этой страны, виноваты в том, что в стране принимаются такие решения. Потому что и в Татарстане, и в Российской академии наук достаточно мусульман, которые могут одернуть заявителей-прокуроров и ученых «экспертов», сказать: «Друзья, да вы с ума сошли? Вы доходите до абсурда».
- Все-таки должна в основе лежать причина для запрета книг, для преследования верующих?
- Наверное, боятся ислама и общественной активности людей, которые исповедуют ислам. Боятся любого проявления ислама, который не укладывается в конъюнктуру, в советский обычай регулирования степени веры людей в Бога.
- Как себя чувствуют ваши подзащитные?
- Мой подзащитный Джабраил Махмудов и его брат чувствуют себя на свободе. Есть ли что-либо более ценное, чем свобода? Они чувствуют облегчение. Находятся со своей семьей в Чечне. У их отца случился инфаркт в ходе судебного процесса, и они ухаживают за ним.
- Вы не опасаетесь, что их будут преследовать?
- Опасаюсь. Я даже в этом уверен. Я и им сказал: не думайте, что на этом можно расслабиться. Если у людей, пытавшихся осудить Махмудовых, закончится инструмент судебно-прокурорский, то я не знаю, до чего они могут дойти. Я знаю, наши оппоненты мечтают о том, чтобы мои подзащитные убежали, не желая рисковать второй раз своей свободой. Но братья никуда убегать не собираются. Говорят: будет еще один суд, придем еще раз, нам нечего бояться, совесть наша чиста. Виновные люди себя так не ведут.
Беседовала Лилия Мухамедьярова
Войти с помощью: