НАЧАЛО Нетривиальные загадки Исламского мира Исламский мир – это не территориальная совокупность стран и государств, например, входящих в Организацию исламского сотрудничества (57 стран). И это не арифметическая совокупность племен, сообществ, народов, наций, которых называют мусульманскими.
Поскольку главным компонентом в данном определении является религиозный, то Исламский мир, прежде всего, совокупность джамаатов (локальных мусульманских сообществ) во всем мире, которые:
во-первых, самоидентифицируют себя как неотъемлемые части единой глобальной уммы,
во-вторых, неукоснительно придерживаются разделяемых базовых принципов и норм Ислама,
в-третьих, обладают основными компонентами исламского мышления и сознания,
в-четвертых, исповедуют Ислам как всеобъемлющий образ жизни.
Таким образом, Исламский мир, это, в первую очередь, особое религиозное, цивилизационное, историческое, хронологическое и культурное сообщество верующих, то есть, то глобальное социально-культурное пространство, где доминирует Ислам как живая вера, как живое исламское сознание. Поэтому отнюдь не все полтора миллиарда мусульман, проживающих на нашей планете, могут быть причислены к Исламскому миру. И даже не большинство.
Почему?
Общества практически всех стран и государств, которые привычно относят к мусульманским, расколоты и фрагментированы. Основная линия конфронтации проходит между собственно религиозным и секуляристским компонентами социума. Но эта картина на самом деле гораздо сложнее и запутаннее, включая в себя группы людей с формально мусульманским бэкграундом, но которые открыто признаются в своем агрессивном секуляризме и заканчивая фанатичными такфиристами, которые вопреки шариату и сунне пророка Мухаммада, присваивают себе право убивать тех, кого они сами же объявляют еретиками.
Поэтому и все мусульманское население нашей планеты представляет собой глубоко двойственный феномен. С одной стороны, мусульмане признают Коран, шариат, пророка Мухаммада, основные столпы Ислама. С другой стороны, вся глобальная мусульманская умма объективно и сложным образом расколота. На образ жизни, образ мышления и сознания мусульман, их каждодневное поведение воздействуют социально-экономические, классовые и политические факторы, национально-этнические традиции и обычаи, родовые и племенные связи, включенность в иные культурно-цивилизационные ойкумены, различный уровень интеграции в глобальное или региональное медийное пространство и т.д.
На политической поверхности, после 2010 года, особое внимание уделяется конфессионально-сектантской фрагментации – между шиитами и суннитами, между умеренными и экстремистскими суннитскими группировками и т.д. Однако почему-то практически не задается вопрос: а почему именно в последние годы эта конфронтация приобрела такой размах и такие масштабы с десятками и сотнями тысяч зверских убийств? Почему внутриисламское противостояние не проявлялось так остро, например, еще двадцать или тридцать лет назад?
Резко обострившееся, кровавое конфессионально-сектантское противостояние стало следствием и проявлением множества более глубинных геополитических, классовых, экономических, идеологических, клановых противоречий, которые постепенно вызревали на протяжении последних десятилетий.
Например, курды – один из наиболее многочисленных мусульманских народов. Свыше 90 процентов курдов – формальные сунниты. Но говорить о каком-либо, даже относительном единстве курдского народа в принципе нельзя. Глубокие социально-классовые изменения внутри курдского населения в Сирии, Турции, Ираке, Иране приводят к тому, что значительная часть курдской буржуазии придерживается все более секуляристского образа жизни. В то же время значительная часть обездоленной курдской молодежи в той же Турции выбирает иной путь, присоединяясь к «Исламскому государству».
Важной предпосылкой обострения глубокого духовного раскола в глобальном исламском сообществе становятся обостряющиеся идеологические противоречия. Практически все мировоззренческие доктрины, которые в течение последних шести или семи десятилетий, так или иначе определяли идеологическую панораму в Исламском мире – панарабизм, «евроислам», баасизм, арабский социализм, национальный корпоративизм, и т.д., к первому десятилетию нового века в той или иной мере исчерпали себя или окончательно одряхлели.
Все более заметный идеологический вакуум, с одной стороны, стал заполняться традиционными племенными, родовыми и клановыми представлениями, традициями и «картинами мира», а, с другой стороны, привел к подъему политического Ислама, выходу на авансцену исламского политического проекта, постепенной политической радикализации многих мусульманских движений и организаций.
Определить численность сообществ, движений, джамаатов и т.д., так или иначе, относящихся собственно к Исламскому миру, весьма непростая задача. Например, в Кувейте – это 45-50 процентов всего населения; в Египте – около 35-40 процентов. В Великобритании, по некоторым оценкам, таких мусульман от 15 до 20 процентов. В России из примерно 25 миллионного мусульманского сообщества строго к Исламскому миру можно отнести в лучшем случае порядка 5 – 7 процентов, то есть, приблизительно 1,3 – 1,5 миллиона мусульман. Остальные – это весьма широкий спектр квазимусульманских групп и сообществ.
В целом же, к собственно Исламскому миру, максимально, можно отнести не более 300-350 миллионов из полутора миллиардов человек, относящих себя к мусульманам. Но именно эти три сотни с лишним миллионов мусульман представляют собой наиболее активную, динамичную часть глобальной уммы.
Далее, уже внутри этого пассионарного компонента глобальной уммы, в мусульманском сообществе планеты можно выделить три основных протоэлитных образования.
Во-первых, национально-государственные правящие классы, претендующие на роль элит Исламского мира, но которые фактически таковыми не являются. Для них, безусловно, приоритетным является защита именно «национальных интересов», под которыми, чаще всего, понимаются личные интересы вождей, их непосредственных окружений, альянса политико-экономических и кланово-территориальных политических групп, которые в данный момент поддерживают данную власть. Хотя такого рода «квази-элиты» включают в себя представителей и секуляризированной, и собственно религиозной частей общества, тем не менее, определяющими здесь являются не религиозные, а корпоративные интересы воспроизводства политической и экономической власти в данной стране.
Во-вторых, это племенные, родовые, клановые элитные группы, которые традиционно занимали и занимают важное место в социуме всех мусульманских стран. Но их значение стало заметно возрастать на фоне тех масштабных событий, которые начались осенью 2010 года.
В-третьих, новые протоэлитные группы собственно Исламского мира, которые проходят в на
стоящее время процесс формирования и становления.
Революция на Большом Ближнем Востоке Действительная революция – завершающая стадия системного кризиса как процесса постепенной, но всесторонней деградации в функционировании всех или большинства компонентов этого общества, как критическое накопление патологических дисфункций в государственных институтах, правящем классе, в элитарных группах. Системный кризис – не только «загнивание» режима и государства, но и нравственная, интеллектуальная, социально-экономическая, психологическая деградация всех основных компонентов и структур социума. И, прежде всего, ключевой элиты, неспособность которой остановить такой кризис, выработать и реализовать комплекс стратегических реформ становится одним из сильнейших факторов возникновения и развития революционной ситуации.
Как демонстрирует новая и новейшая история, развитие системного кризиса неизбежно ведет либо к социально-политической революции, либо развалу страны, либо к тотальному поражению в конфронтации с внешним противнико
м, и последующей длительной оккупации с переформатированием цивилизационного кода данного социума.
Системный кризис может быть эффективно преодолен, без кровавых революционных потрясений, только реализацией системной стратегии, но которую способна сформулировать и выдвинуть действительная, ответственная элита. Однако для успешной реализации такой стратегии необходима широкомасштабная, всесторонняя мобилизация основных классов и социальных групп.
Обычно непосредственным поводом перехода системного кризиса в революционную фазу становится ситуация внезапного и резкого ухудшения жизненных условий большинства или значительной части населения. При этом власть оказывается неспособной принять и реализовать жизненно важные реформы либо из-за интеллектуальной импотенции квази элиты, либо из-за острой, парализующей политической конфронтации «в верхах», либо, что чаще всего, из-за сочетания этих двух факторов.
То, что началось осенью 2010 года на Большом Ближнем Востоке, это не временное обострение внутриполитического положения в тех или иных странах, не некая эфемерная «арабская весна», а начало длительной революционной стадии во всем регионе.
Наиболее наглядным проявлением объективности этой революции стало начавшееся насильственное разрушение многих искусственных «национальных арабских государств», которые были сформированы в соответствии с колониальной, англо-французской моделью Сайкса-Пико. Но, несмотря на десятилетия насилия и деспотизм властей, большинство этих искусственных государств постепенно становились все более и более нежизнеспособными в силу копившихся системных противоречий. И именно в 2010 году Тигра вся эта совокупность острейших противоречий и прорвалось.
Возросшее недовольство социально-политическими условиями жизни плюс резкое ухудшение социально-экономического положения большинства социума в Египте и Тунисе совпало с резким обострением противоречий между конкурирующими властными группировками внутри режимов Мубарака и Бин Али. В случае Ливии ключевым фактором стало резкое обострение межрегиональных и межклановых противоречий (историческое противостояние между Триполи и Бенгази) и силовая конфронтация между исламским и светским течением внутри режима Каддафи. Наиболее высокий потенциал революционной конфронтации был накоплен в Сирии и Ираке, где сформировался масштабный спектр социальных, межконфессиональных, межэтнических, сектантских, экономических, межклановых противоречий. То же самое произошло и в Йемене.
Революционные процессы в Исламском мире происходят в условиях постепенного сползания всей нынешней западной цивилизации в острейшую фазу глобального системного кризиса. И это также прямо воздействует на революционные перспективы этого важнейшего геополитического региона. Нынешний назревающий мировой кризис обладает гораздо большим, тотальным революционным потенциалом и энергетикой, нежели предыдущий мировой цивилизационный кризис, острая фаза которого пришлась на 1929-1951 годы.
По мере вызревания системного кризиса объективно формируются пять важнейших предпосылок для революционного взрыва.
Во-первых, резко, широкомасштабно проявляется крайнее недовольство населения существенным снижением жизненного уровня, растущей угрозой действительного голода, высоким уровнем коррупции, широким размахом незаконных репрессий силовых структур, усиливающейся социально-экономической неэффективностью правящего режима. Такое недовольство, по нарастающей, охватывает все более широкие слои населения. Далее происходит быстрая политизация всех обществ Большого Ближнего Востока, включая даже те классы и социальные группы, которые традиционно далеки от политики, как, например, основные слои сельского населения.
Во-вторых, поскольку такое недовольство затрагивает основные жизненные потребности большинства народа, то соответственно возникают сильные мотивы для массового участия населения в начинающемся революционном движении. Постепенно формируются точки особой энергетической пассионарности в тех или иных социальных стратах и классах, особенно, среди молодежных, религиозных и национальных групп. Начинается процесс формирования новых лидеров и протоэлитных групп на локально-территориальном, национальном и наднациональном уровнях. Наиболее явственно все это происходило и происходит после 2012 года в Сирии, Ираке, Ливии, Йемене и Египте.
В-третьих, нарастающая революционная волна постепенно приобретает все более острую, неуправляемую форму, превращаясь в некий «динамичный революционный хаос» из-за отказа властей вести реальный диалог с революционными лидерами и движениями. (Например, в Сирии в середине 2013 года действовали около 340 самостоятельных или квази самостоятельных вооруженных группировок, контролирующих те или иные территории). Возникает и усиливается разрыв между спонтанностью революционного потока и способностью авангардных революционных структур (если они, конечно, есть) осознать масштабы, глубину и перспективы грядущих стратегических изменений.
В-четвертых, существенно усиливаются противоречия по поводу поисков выхода из системного кризиса внутри всего правящего класса. Чем глубже проявляется раскол властного истеблишмента, тем выше вероятность спонтанного революционного взрыва при прочих равных условиях. Например, в Египте противостояние между семейным кланом Мубарака и высшим слоем египетского генералитета окончательно созрело и оформилось именно к ноябрю 2010 года.
В-пятых, заметно обостряются противоречия между силовыми структурами данной страны.
Если же правящему режиму удается на некоторое время сохранить или даже укрепить свою относительную сплоченность (как, например, в Алжире, Иордании, Марокко), то революционная волна в таких странах неизбежно на время идет на спад. Однако, если необходимые преобразования не проводятс
я, или происходят крайне медленно и не приносят ощутимых результатов, то ситуация неизбежно вновь обостряется и возвращается в революционное русло. Например, в 2015 году внутриполитическая ситуация в Алжире вновь начала накаляться.
Важным индикатором нарастания революционной ситуации является нарушение базового баланса двух ценностей, особенно значимых на Большом Ближнем Востоке. Это, с одной стороны, эффективность системы управления, т.е. качество решения основных задач данного общества, и, с другой стороны, масштабы справедливости (или несправедливости), как они воспринимаются большинством населения. Именно справедливость как базовая социальная ценность в Исламе исторически играет важнейшую роль в регулировании всего спектра социальных взаимоотношений и социальной жизни в умме.
Режимы и государства, обладающие репутацией неэффективных, все же могут пользоваться поддержкой элитных групп и значительной части обществ
а, даже в условиях системного кризиса, если они воспринимаются как справедливые. Не случайно, что в целом ряде богатых арабских стран (Саудовская Аравия, Кувейт, Катар) правящие режимы, стремясь сбить революционную волну, периодически идут на крупномасштабные денежные выплаты коренному населению своих стран, имитируя восстановление социальной справедливости. Например, только в феврале-марте 2015 года королевская семья в Саудовской Аравии раздала таким образом 32 миллиарда долларов.
Правителей и режимы, считающихся несправедливыми, могут терпеть до тех пор, пока им более или менее удается добиваться экономических, социальных или патриотических целей. Так происходило с режимами Гамаля Насера в Египте или Хафеза Асада в Сирии.
Однако властные группы, считающиеся и неэффективными, и несправедливыми, обречены на то, чтобы неизбежно лишиться поддержки большей части элитных групп и социума.
Чем значительнее масштабы страны или региона, тем длительнее по времени революционная волна. Но, обычно, цикл продолжительности масштабной революции – двадцать – двадцать пять лет. Она завершается тогда, когда революционные изменения становятся необратимыми и фиксируются в соответствующей новой конституции или новом законодательстве. С этой точки зрения, нынешняя общеарабская революция продлится, как минимум, до 2030 – 35 годов. Но, учитывая масштабы и разнородность всего арабского региона, эти временные рамки могут быть сдвинуты даже к середине нынешнего века.
Действительная революция – это не просто смена режима, что было характерно для большинства арабских стран в 50-е – 70-е годы, а радикальная трансформация государственного устройства, формирование принципиально нового типа социума и государства.
Постепенно, через длительную политическую борьбу и силовую конфронтацию, по мере вызревания новых революционных элитных групп, аккумуляции политического опыта в процессе системного согласования интересов складывается новая масштабная коалиция общественных сил, социальных групп и классов как реальная основа для формирования и устойчивого функционирования нового типа революционного государства.
Ядром, базовым стержнем такой новой широкомасштабной социально-политической коалиции становится принципиально новая модель и новый согласованный механизм конструирования правящего класса. Но в случае отсутствия действительной элиты процесс формирования такой коалиции может затянуться надолго.
Жизнеспособность революционного механизма формирования нового правящего класса и новой модели элиты обуславливается их соответствием глубинным историческим архетипам и традициям данного общества. Все крупнейшие революционные лидеры ХХ века – Ленин, Сталин, Мао Цзэдун, Рухолла Хомейни – знали и эффективно использовали эти историко-культурные принципы.
Завершающей, финальной стадией действительной революции становится окончательная кристаллизация идеологии и стратегии постреволюционного государства, способного защищать себя и функционировать в новых геополитических и геоэкономических условиях.
Революции делятся на три основных типа в зависимости от своих целей, идеологии, масштабов и социальной базы.
Во-первых, это великие социально-политические революции, которые производят действительно кардинальные изменения в обществе, свергая господство одних классов или классовых коалиций, и приводя к власти новые классы и классовые союзы. Таковы, например, Французская революция 1789 г, Российская революция 1917 г, Китайская революция 1949 г, Исламская революция в Иране 1978-79гг. Они являются великими еще и потому, что оказывают безусловное воздействие на весь ход мирового развития.
Во-вторых, революции, которые проводятся частью некоторых классов и направлены только на устранение правящих режимов или даже части этих режимов, без глубокого преобразования социально-экономического строя.
В-третьих, так называемые «революции», которые фактически являются государственными переворотами, осуществляемые армией или спецслужбами. Обычно они приводят только к смене верховного правителя и самого высшего эшелона правящего истеблишмента. Хотя очень часто такие успешные перевороты камуфлируются под «революции народных масс».
Нынешняя общеарабская революция началась фактически как третий тип. Затем в большинстве стран она уже преобразовалась или преобразуется во второй тип. В некоторых регионах Большого Ближнего Востока революционный процесс уже вступил в переходный период к первому типу.
Революции на начальных стадиях могут быть похожи на реформаторские движения, поскольку и те, и другие обуславливаются острой необходимостью социально-экономических и социально-политических изменений. Принципиально, конечно, выверенная системная стратегия умных, долгосрочных реформ в Исламском мире гораздо предпочтительнее, чем самая наилучшая революция. Хотя бы потому, что даже самая «гуманная» революция всегда связана с масштабным кровавым насилием. Однако в нынешних кризисных условиях на Большом Ближнем Востоке реализация стратегии глубоких, масштабных реформ уже невозможна.
В-первых, потому что практически все правящие режимы в этом геополитическом пространстве не хотят кардинальных преобразований, так как не желают отказываться от своих властных ресурсов и экономических привилегий, либо из-за угроз для собственной безопасности или безопасности своих кланов и социальных групп. Целенаправленные реформы не могут быть проведены из-за существующего в данном правящем классе такого баланса сил, при котором влиятельные властные группы парализуют любые попытки кардинальных изменений.
Вторая причина в том, что большинство этих правящих режимов просто-напросто не знают, как проводить стратегически ориентированные, глубинные реформы. У них отсутствует потенциал стратегического мышления, опыт выработки и использования принципиально новых рефлексивных стратегий, методов и технологий стратегического планирования и принятия решений. Более того, даже опыт единичных случаев таких эффективных стратегических преобразований, как, например, в Малайзии при Махатхире, или в ИРИ при рахбаре Хаменеи не изучается и не анализируется. Главная причина – отсутствие дееспособной национальной элиты.
Сегодня расколотые правящие режимы не способны к таким, почти революционным «сверху» действиям (например, отмене монархий в соответствующих арабских странах), чтобы предотвратить реальные революции. Для этого нет соответствующих харизматических лидеров-реформаторов, эффективных элит, обладающих необходимым интеллектуальным потенциалом и опытом успешной мобилизации масс людей в кризисных ситуациях.
Наконец,
в-третьих, практически все эти режимы зависимы от глобального западного истеблишмента, который сам не очень представляет, что делать на Большом Ближнем Востоке в условиях нарастающей глобальной стратегической неопределенности.
Системный кризис уже «разродился» острой революционной ситуацией в арабском социуме, и продолжение дальнейшей дестабилизации неизбежно. В этих условиях «умная» революция становится насущной альтернативой уже не столько даже иллюзорным реформаторским стратегиям, сколько неизбежному длительному тотальному социальному хаосу и деградации.
Именно для этого такая «умная» революция должна мобилизовать широкие массы людей с разнородными интересами, выработать привлекательный для большинства конструктивный идеал будущего, сформировать действительно революционную идеологию, дающую представление о новом общественном порядке в условиях «нового будущего», создать мобильную, креативную, авангардную организацию, способную стратегически и рефлексивно руководить долгосрочным ходом революционного процесса.
Обычно основные фазы действительной революции сводятся к следующим этапам:
1) растет социальное беспокойство, недовольство, брожение;
2) постепенно такое недовольство охватывает целые группы оппозиционных деятелей, которые пытаются сформулировать некие идеологические представления о новом желаемом общественном порядке;
3) формируются целевые организации, которые вовлекаются в подготовку революции, разрабатывают ее политическую и экономическую программу и которые, в дальнейшем, становятся основой мобилизации широких масс на поддержку революционного движения;
4) происходит революционный взрыв;
5) период власти умеренных групп революционеров;
6) мобилизация и развитие радикальных групп, опасающихся, что умеренные не защитят революцию и ее завоевания;
7) захват власти радикалами и экстремистами, период жесткого насилия или даже террора для подавления контрреволюции, который может вылиться в гражданскую войну;
8) спад волны силовой конфронтации, стабилизация нового революционного порядка или временная реставрация старого режима.
Победоносная революция приводит в жизнь новый институциональный порядок, изменяет формальную организацию общества, производит существенные сдвиги в классовой структуре. Но даже если революция подавляется, то никакие попытки последующей реставрации уже не могут полностью восстановить прежний порядок. Течение революции оставляет слишком глубокие следы в системах ценностей, в образцах поведения, в обычаях и неформальной организации того или иного социума, в иерархии престижа и т. д., чтобы можно было полностью реставрировать старый социальный порядок.
Действительные революции всегда уникальны. Но любая революция проходит стадию неизбежного усиления радикальной тенденции, которая и способна привести к острой силовой конфронтации, резкому обострению внутриполитической ситуации, и даже к гражданской войне. Объективное усиление радикальных и экстремистских политических групп происходит тогда, когда в ходе революционного процесса резко ухудшаются социально-экономические условия жизни масс, когда начинается военно-силовое и политико-экономическое давление из-за рубежа, когда значительная часть общества начинает требовать принятия чрезвычайных политических мер.
Истинные революционеры должны постоянно учиться многообразию революционного опыта в мировой истории. Например, российская революция 1917-1921 гг. также объективно проходила стадию радикализации. И здесь чрезвычайно важно учитывать конкретную политическую линию Ленина по отношению к нарастающей радикальной волне, усиливающимся радикальным группам. Он исходил из того, что если российское общество объективно сталкивается с необычайным ростом радикальных тенденций, то политический авангард, революционная партия, обязательно реагируя на это, также должна адекватно радикализироваться, чтобы не позволить экстремистам уйти в неконтролируемое политическое пространство.
Потенциал для нынешней радикализации арабской революции весьма значителен, по крайней мере, по двум причинам.
Во-первых, главной идеологической движущей силой данной арабской революции является Ислам, социальная доктрина которого по своей природе метафизически бескомпромиссна. Поэтому Ислам и считается наиболее революционной религией в человеческой истории. Не случайно, что политический Ислам в идеологической сфере в значительной степени уже взял вверх над своими оппонентами из числа арабских националистов и социалистов, баасистов и коммунистов, либералов и прозападных исламо-демократов.
В то же время существует важное противоречие, которое будет объективно радикализировать политический Ислам как главную движущую силу арабской революционной волны в ближайшее десятилетие.
Значительная, а может и большая часть арабского социума, интегрированная в мировой рынок, является по своему характеру мелкобуржуазной или буржуазной, полусветской или светской. И в этом контексте, дальнейшее острейшее идеологическое столкновение между исламским и секуляристским трендами, по мере обострения региональной ситуации, практически неизбежно. В палестинском движении, например, борьба между ХАМАС и ФАТХ это, по сути, антагонистическая идеологическая и политическая конфронтация.
«Турецкая модель» Эрдогана, в основе которой лежит модель постепенного переговорного согласования важнейших интересов между этими исламским и секуляристским направлениями достаточно уникальна, и не везде в Исламском мире может стать образцом для эффективного подражания.
Во-вторых, основная идеологическая конкуренция в ходе дальнейшего революционного процесса постепенно будет еще больше смещаться в сторону прямой политической конфронтации между умеренными фундаменталистами («Братья-мусульмане», умеренные салафитские течения и т.д.) и радикальными исламскими группами и течениями (джихадисты, такфиристы и т.д.). И это в полной мере проявилось в 2014-15 г.г, когда на региональную политическую арену Большого Ближнего Востока выдвинулось ультрарадикальное «Исламское государство».
В ходе каждой революции объективно появляются и усиливают свои позиции харизматические лидеры, вокруг которых начинают кристаллизироваться новые революционные протоэлиты. Действительные революции как бы генерируют такие пассионарные группы на самых разных уровнях. И происходит это по трем основным причинам.
Прежде всего, настоящие революции требуют мобилизации огромной социальной энергии. Для такой эффективной мобилизации сотни тысяч и миллионы людей должны иметь возможности конкретной, личностной самоидентификации с соответствующими харизматическими лидерами, с соответствующими нарождающимися элитарными группами.
Далее, в переломных моментах революционного процесса неизбежно обостряется ситуация внутри ведущей социально-политической организации, среди высшего революционного руководства. Именно в таких остро кризисных ситуациях особенно необходима харизма революционных лидеров как важная гарантия, предохраняющая от раскола и саму организацию, и саму революцию. Отсутствие таких харизматических лидеров (за исключением Шатера) в высшем политическом истеблишменте «Братьев-мусульман» стало одной из причин их драматического поражения летом 2013 года в Египте.
Наконец, для внешней геополитической и геоэкономической среды долгосрочный потенциал и долгосрочное влияние революции, прежде всего, сопрягается с эффективностью харизматического лидера.
Одна из важнейших практических проблем, с которой сталкиваются революционные элиты, - необходимость стратегического контроля за массовой мобилизацией общества. В конечном счете, именно глубокая, широкомасштабная поддержка большинством социума революционных идеалов и целей, революционного авангарда оказывается решающей.
Важнейший вопрос революционной стратегии и тактики заключается в том, как, каким образом избежать гражданскую войну или, если она все же неизбежна, как минимизировать ее негативные последствия. Исторический опыт раз за разом доказывает, что чем ожесточеннее и масштабнее гражданская война, тем более продолжительными и тяжелыми для социума оказываются долгосрочные последствия революции.
Великие революционные изменения всегда приводят к кардинальным сдвигам в глобальном и региональном балансах сил. Начавшаяся в арабском мире революция уже вызвала существенный рост глобальной неопределенности. Уже в обозримой перспективе региональный баланс сил на Большом Ближнем Востоке изменится настолько существенно, как не менялся на протяжении предшествующих ста лет. Соответственно принципиально новым станет здесь региональный политический пейзаж с его новыми неожиданными игроками.
Продолжающийся глобальный экономический кризис, безусловно, приведет к усилению радикального потенциала арабской революции. Почему Эрдоган, например, предельно осторожен в своей политике по отношению к феномену «Исламского государства»? Турецкий президент должен учитывать, что в стране быстро растет количество сторонников политической радикализации, в том числе и внутри правящей Партии справедливости и развития.
Почему бывший саудовский король Абдалла так резко изменил свое отношение к «Братьям-мусульманам» после начала арабской революции? Ведь до этого, Эр-Рияд рассматривал ихванов как интеллектуальную и социальную силу, которая объективно являлась противовесом набиравшим силу секуляристским тенденциям не только странах Залива, но и во всем арабском регионе. Однако, на волне общеарабской революции высший истеблишмент Саудии увидел в ихванах прямых конкурентов и подрывную, революционную силу, направленную против арабских монархий и связанных с ними авторитарных режимов.
Базовый протоэлитный «бульон» Исламского мира Почему, несмотря на всю активность и все разнообразные попытки прозападных группировок в Исламском мире, ослабление секуляристской тенденции на Большом Ближнем Востоке будет только нарастать, а влияние элитных групп, выступающих за реализацию нового общеисламского политического проекта, станет заметно сильнее? Прежде всего, потому, что начавшаяся радикализация Исламского мира – объективный факт, и этот исторический процесс неизбежно продолжится.
Какие выводы отсюда следуют?
Во-первых, системный кризис Большого Ближнего Востока даже в среднесрочной перспективе вряд ли будет разрешен. Причин для этого много, но главная заключается в том, что банальными, тривиальными путями невозможно разрешить накопившийся огромный комплекс социальных, геополитических, экономических, религиозных, политических, идеологических, культурных противоречий на ББВ.
Во-вторых, общеарабская революция фактически уже похоронила региональную систему Сайкса-Пико. Поэтому исходить надо из того, что целый ряд искусственных государств вряд ли возродятся в своем прежнем обличье.
А, соответственно, и, это,
в-третьих, начавшаяся в 90-е годы прошлого века форсированная, объективная деградация секуляристских и квазирелигиозных режимов, продемонстрировала принципиальную невозможность противостоять росту регионального системного кризиса.
В-четвертых, религиозный, духовный кризис на ББВ, до поры до времени скрывался под флером националистических эмоций, антиизраильских настроений и т.д. Но на фоне резкого роста стратегической неопределенности этот духовный кризис, суть которого может быть выражена простой фразой «В чем смысл моей личной жизни, в условиях резких перемен, которые от меня не зависят» стал усиливаться даже в самых секуляризированных сегментах социума Исламского мира.
Единой исламской элиты как системного феномена на сегодняшний день де-факто не существует. В лучшем случае можно говорить о возможной будущей консолидированной элите Исламского мира, которая способна сформироваться на основе взаимодействия различных протоэлитных и элитных групп, возникающих в нынешнем «квантовом революционном бульоне».
Вместе с тем, есть по-настоящему очень важный и уникальный фактор, который может сыграть решающую роль в возникновении единой исламской элиты уже в ближайшие 15-20 лет. Дело в том, что в цивилизационной памяти Исламского мира вот уже почти 1500 лет тщательно сохраняется воспоминание об идеале совершенной мусульманской элиты, которая действительно была и которая положила начало распространению религии Ислама, формированию мусульманской цивилизации, формированию и развитию мировой уммы. Речь идет о Пророке Мухаммаде и нескольких сотнях его асхабов (непосредственных сподвижников).
Эта первоначальная, необычайно эффективная элита, по-прежнему воспринимается сотнями миллионов мусульман в мире как сонм величайших героев, поведение, мышление, необычайные поступки которых оказывают огромное воздействие на всю умму. Многие мусульманские интеллектуалы сегодня убеждены, что деградация Исламской цивилизации, которая на протяжении столетий находилась в авангарде мирового развития, происходила именно тогда, когда мусульманские правители и их окружения переставали следовать примеру этой первоначальной, героической элиты.
Таким образом, та элита, которую сформировал Пророк Мухаммад с 610 по 632 годы, остается в течение почти полутора тысяч лет идеалом, эффективной моделью и практическим примером для подражания в истории уммы. Именно это особая уникальность Исламского мира, поскольку в истории ни одной другой цивилизационной системы нет такого примера живой элиты как целостности. Да, есть выдающиеся фигуры, героические можно было бы верифицировать, таких нет.
Второй особый момент заключается в том, что в исламской истории акцент в примере с элитарным феноменом делался не на том, кто сделал, а что именно было сделано как пример для подражания в пространстве и во времени. Ибо «что именно» есть проявление воли Аллаха, и по сравнению с этим конкретные имена имеют второстепенное и третьестепенное значение.
Приведу один реальный исторический пример. В XI веке Бухара находилась под контролем некоего тюркского хана. Одним из влиятельных кланов в этом городе были рыночные торговцы мясом. Цены на мясо в халифате жестко регулировались в интересах всех слоев населения, в том числе и бедных. Так вот, торговцы решили преподнести «подарок» хану и попросить его поднять эти цены. Они собрали две тысячи динаров, и пришли на прием к правителю. Заявив, что хотели бы внести вклад в благосостояние города, делегация передала деньги в казну и попросила разрешения повысить цены. Хан кивнул, но ничего не сказал.
Обрадованные торговцы следующим ранним утром быстро переписали цены (а дело происходило жарким летом). Но глашатаи совершенно неожиданно объявили указ хана, в котором он запрещал жителям Бухары вообще покупать мясо. Жара усиливалась, и на рынках появился запах гниющего мяса. Мясники все поняли, тут же была сформирована новая делегация, которая поспешила к хану и нижайше попросила вернуться к старым ценам. А для этого попросила принять в казну четыре тысячи динаров. Правитель вновь ничего не сказал и только кивнул.
Так вот, историческая исламская память хранит именно суть этой и сотен, тысяч других реальных эпизодов именно как проявление правителем, его визирей, его элитного окружения действительной веры, следование нормам, заповеданного Всевышним. Конкретное имя не имеет значения, если исходить из того, что только через достойного человека и проявляется воля Всемогущего.
Однажды знаменитый суфийский мастер Абу Саид Мейхенский пришел по приглашению на какое-то торжество, которое устраивал правитель. Слуга его не узнал и спросил, как его представить. «Скажи, что пришел никто, и звать его никак». Таков был ответ Абу Саида.
Говоря о возможном формировании консолидированной элиты Исламского мира необходимо, прежде всего, акцентировать на двух основных направлениях этого процесса – «умеренном» и «радикальном».
Большинство протоэлитных групп, которые стоят во главе тысяч и десятков тысяч умеренных исламских партий, движений и организаций по всему миру, так или иначе связаны с наиболее опытным в новой истории исламским Движением – «Братья-мусульмане», представители которой избраны в парламенты 87 стран мира.
В целом среди таких умеренных исламских элитных групп можно выделить три основных типа.
Во-первых, структурированные суннитские исламские движения и партийные организации: «Братья-мусульмане» в Египте, правящая Партия справедливости и развития в Турции, политические организации, в той или иной степени находящиеся под идеологическим влиянием «Братьев-мусульман» в десятках стран Азии, Европы и Африки.
Во-вторых, умеренные шиитские политические структуры, режимы, организации: правящий режим в Иране, значительный спектр шиитских политических организаций в Ираке, прежде всего, связанных с великим аятоллой Систани, умеренные организационные структуры в Пакистане, Индии, Омане, Йемене, Ливане, Афганистане, в Европе и Америке.
В-третьих, это огромное количество различных организационных структур социального, благотворительного, экономического, образовательного характера по всему миру, без явно выраженного политического облика, где также происходит своего рода «брожение» и формирование соответствующих протоэлитных групп.
Особенность большинства таких умеренных элитных групп Исламского мира заключается в том, что они стремятся сформировать и соединить достаточно аморфный общеисламский политический проект с кризисными реалиями сегодняшнего дня. Получается все это по-разному, и с различной степенью эффективности.
Наиболее успешной в этом отношении оказалась близкая идеологически к «Братьям-мусульманам» основная часть нынешней турецкой элиты во главе с Реджепом Эрдоганом, которая с 2002 года постепенно, но неуклонно продвигает свою политическую программу, не только внутри страны, но и на региональном уровне.
С другой стороны, сами родоначальники умеренного исламского фундаментализма, египетские ихваны, оказались не готовы к реальным вызовам революционного процесса. В результате военного переворота (2013) они оказались смещены, а более пяти тысяч сторонников «братьев-мусульман» были убиты, десятки тысяч заключены в тюрьмы и концентрационные лагеря.
Ситуация в глобальном шиитском спектре в значительной степени иная. Шиитский политический проект прямо связан с одной из величайших революций ХХ века – революцией 1978-79 годов в Иране и возникновением Исламской Республики Иран. Именно ИРИ является не только действительным промоутером глобального шиитского политического проекта, но и идеологическим и организационным руководителем большинства региональных и локальных шиитских структур различного типа.
Соответственно одна из наиболее эффективных в настоящее время элит в Исламском мире (а может и самая эффективная) – иранская. Наряду с турецкой, именно для высшего эшелона иранской элиты характерно действительное стратегическое мышление. Крайне важно отметить, что в Исламской Республике Иран в рекордные сроки (по историческим меркам) была сформирована своя целостная, эффективная национальная элита, которая не только доказала свою способность к эффективной модернизации страны, но и разработала и приступила к реализации глобального исламского политического проекта, окрашенного в шиитские тона.
[caption id="attachment_494054" align="alignleft" width="300"]
Президенты Ирана и Турции[/caption]
Еще в начале нынешнего столетия многие аналитики и эксперты были убеждены, что глобальный исламский политический проект, во всяком случае, суннитского спектра Исламского мира, связывался или ассоциировался с Движением «Братьев-мусульман». Но действительность оказалась иной. Как явственно продемонстрировали революционные события на арабском Востоке, начавшиеся осенью 2010 года, фактически «Братья-мусульмане» не имели не только действительного, проработанного глобального политического проекта, но даже и регионального. Более того, жестокое, кровавое поражение ихванского движения в Египте превратилось в доказательство того, что собственно и эффективная внутринациональная политическая стратегия у «Братьев» отсутствовала.
Сам этот факт стал яркой демонстрацией реального «качества» высшей элитной группы, которая сложилась у ихванов к моменту начала революции.
Движение «Братьев-мусульман» зародилось в Египте еще в 1928 году. Но, даже выполняя периодически некоторые политические функции, Движение оставалась, прежде всего, структурой массовой социальной взаимопомощи и территориальной социальной самоорганизации населения. Однако даже самая эффективная социальная организация в революционной ситуации не может стать действительным политическим авангардом.
Второе направление – радикальные протоэлитные группы, которые во внешнем мире чаще всего рассматриваются как террористические и экстремистские. Резкое усиление их влияния совпало с поражением умеренных фундаменталистов в Египте в 2013 году и возникновением соответствующего политического вакуума в Исламском мире.
По своему внутреннему религиозному содержанию, они известны как «крайние салафиты», «джихадисты», такфиристы. Самый яркий пример здесь – набирающее силу «Исламское государство». Его главный конкурент среди радикального спектра – «Джабха-т-Нусра», связанная больше идеологически с «Аль-Каидой».
Главные религиозно-идеологические различия протоэлитных групп ИГ, «Джабха-т-Нусра» и других экстремистов от «ихванов» как умеренных исламистов заключается в трех основных особенностях.
Во-первых, политический проект этих групп, и, прежде всего, ИГ открыто выражен в идее возрождения халифата как единственно возможного государственного оформления глобальной уммы.
Во-вторых, «новый халифат» прямо противопоставляется всей западной цивилизации, включая арабские прозападные режимы.
В-третьих, борьба «нового халифата» с сугубо материалистической, богоборческой цивилизацией Запада символизирует наступление периода «Последних времен» или «Апокалипсиса», о котором многократно предупреждали древние, в том числе, исторические мусульманские тексты.
«Исламское государство» де-факто возникло в результате политико-идеологического слияния значительной части офицерского корпуса саддамовских спецслужб (мухабарат) с радикальными джихадистскими группировками. После поражения 2003 года в значительной части офицерского корпуса баасистского Ирака (которая являлась главной элитной группой режима) произошла своего рода религиозно-идеологическая революция. Катастрофа баасизма, неожиданное возникновение духовного вакуума привело к тому, что многие бывшие баасисты буквально за несколько недель или месяцев превратились в радикальных мусульман (известный в истории пример превращения «Савла в Павла»).
А далее произошло как бы соединение специфического системного опыта иракских мухабарат (одних из наиболее эффективных на ББВ в 70-е и 80-е годы) с пассионарной энергетикой ультрарадикальных религиозных фундаменталистов. Собственно говоря, и военно-силовая тактика «ИГ» во многом несет в себе отпечаток опыта действий спецподразделений развитой разведслужбы, а его пропагандистская стратегия весьма напоминает проведение продуманных «активных мероприятий».
Все это заставляет вновь акцентировать внимание на тех особенностях ДАИШ (арабская аббревиатура «ИГИЛ»), которые выкристаллизировались в результате интеграции идеологии и практики радикального джихадизма со специфическим опытом саддамовских мухабарат.
Прежде всего, речь идет о креативном использовании технологий сетецентричных войн. Дело в том, что в оргструктуре ИГ именно полевые командиры среднего звена составляют особую пассионарную протоэлитную группу, которые несут ответственность не только за результативность боевых операций, но и за эффективность каждодневного управления на контролируемых территориях «халифата».
Важное место в ныне культивируемой сетецентричной схеме ИГ занимает технология создания, развертывания и развития широкомасштабных и разноплановых сетей симпатизантов, агентов, сторонников, прежде всего, на религиозно-идеологической основе. Речь идет не только и не столько о дополнительных технологиях и методах формального социально-политического управления, сколько, во-первых, вовлечении широких сегментов населения в процессы принятия каждодневных решений, и, во-вторых, формировании своего рода действительного кадрового резерва из уже проверенных в деле людей.
Итак, сначала, постепенно, формируется широкая сеть информаторов, которые только собирают информацию о настроениях людей, о представителях властных структур противника, прежде всего, военных и служб безопасности, представителях кланов и племен, враждебно настроенных в отношении «Исламского государства», массовой вражеской агентуре и т.д. Такая систематизированная информация дает возможность, в ходе боевых действий, практически сразу ликвидировать агентурную сеть врага, как это произошло весной этого года в ходе захвата Рамади и Пальмиры, и тем самым не допустить начала развертывания диверсионно-подрывных действий на контролируемых территориях.
В условиях работы в глубоком подполье, как это происходит в настоящее время в ряде иракских и сирийских провинций, на территории Саудовской Аравии, Иордании, Египта, Турции, других стран наличие развернутой масштабной сети информаторов дает возможность приступить к формированию по «генетическому принципу» максимально автономных боевых ячеек и групп. Такие группы должны быть способны не только к самым различным подрывным информационно-пропагандистским действиям (распространение слухов, целенаправленной деморализующей информации и т.д.), но и к самостоятельным диверсионно-террористическим операциям. Понятно, что эффективность такой сети в конечном счете решающим образом зависит от пассионарности и опыта локальных лидеров.
На последующих этапах, такие автономные ячейки начинают сначала складываться на локальном уровне в сетевые фрагменты, которые постепенно формируют, «снизу и сверху» субрегиональную, а затем и национальную сеть.
Другим ключевым компонентом стратегического профиля ДАИШ является разветвленная работа по обеспечению гарантированной лояльности и поддержки местного населения на контролируемых территориях. А это создает возможности ИГ не только обеспечивать социальную стабильность, но и выявлять местных «public opinion makers», потенциальных харизматических личностей для включения в свои кадровые структуры.
Еще одним важнейшим компонентом работы «Исламского государства» с протоэлитными элементами является формирование особого, долгосрочного идеологического образа ДАИШ. Речь идет именно о стратегическом и идеологическом образе, а не о пропагандистском имидже. Поэтому «Исламское государство», а не другие многочисленные джихадистские структуры, благодаря системному характеру своей наступательной идеологии, политической стратегии, своему особому механизму государственного строительства, стало наиболее популярным в арабском и в общемусульманском общественном мнении (во всяком случае, в его суннитском сегменте). Например, майский опрос (2015 года) продемонстрировал, что более двух третей зрителей телеканала «Аль-Джазира» симпатизируют и поддерживают цели «ИГ».
Причем политику стимулирования социальной поддержки руководство ИГ проводит, используя различные методы и технологии – идеологические, религиозные, социальные, экономические, пропагандистские… Это и непосредственная адресная поддержка обездоленных слоев населения, например, массовая раздача продовольствия и лекарств, предоставление медицинской помощи. Это и разветвленная, широкомасштабная религиозно-идеологическая работа. Это и тщательный контроль за ценами на основные товары повседневного спроса. Это и воссоздание государственных механизмов жизнеобеспечения на местном уровне. Это и существенные меры по гарантированию социальной справедливости во всем социуме.
Пристальное внимание разнообразной работе с большими социальными группами населения позволяет прояснить скрытые аспекты долгосрочной военно-политической стратегии ДАИШ. Ее можно условно назвать «Стимулирование всеобщей волновой исламской революции». В рамках этой линии ключевое значение отводится даже не захвату и удержанию территорий, а многообразному, многоаспектному системному стимулированию предреволюционных и революционных настроений в Исламском мире.
Такая военно-политическая стратегия ИГ включает в себя, как минимум, четыре основных компонента.
Во-первых, системная пропаганда образа «нового халифата», формируемого на принципах социальной справедливости, социальной солидарности и социальной ответственности.
Во-вторых, основной акцент в ходе военных придается тотальной, долгосрочной деморализации противника – его вооруженных сил, его руководства, тех групп населения, которые его поддерживают.
асстрелыР
В-третьих, широкомасштабное, многоаспектное пропагандистско-информационное обеспечение военных действий. Причем речь идет не столько даже о сиюминутном пропагандистском эффекте, сколько о формировании долгосрочной, «вторичной информационной волны» в виде направленных слухов, использования различных средств массовой коммуникации и т.д.
В-четвертых, гибкая, маневренная военно-дипломатическая коалиционная тактика. Например, военное командование ИГ сознательно не стало противодействовать захвату весной 2015 года «Джабха-т-Нусра», другими просаудовскими и протурецкими группировками стратегически важного сирийского города Идлиб. Хотя сам ДАИШ мог взять его под контроль, тем не менее, значимость долгосрочных коалиционных интересов оказалась выше.
Такой военно-тактический маневр и временный альянс с просаудовскими группами салафитов позволил ИГ достичь трех важных тактических целей.
Во-первых, отвлечь внимание Дамаска от Пальмиры, ключевой цели ДАИШ в тот период, так как ситуация в Идлибе потребовала от командования сирийской армии перебросить в этот район практически все свои элитные части.
Во-вторых, продемонстрировать на региональном и глобальном уровнях решающий вес «Исламского государства» на всем сирийском фронте.
В-третьих, усилить свое влияние на региональный баланс сил.
В историческом плане возникающие новые элиты предлагают свои особые формы консолидации с обществом. «ИГ» уже проявило себя как новая волевая идеологическая сила, переведя идеи халифата в практическую плоскость.
Ленинская теория эффективной политической идеологии предполагает развертывание в ходе революционного процесса согласованного со всем социумом проекта «общего дела». И как практически продемонстрировал Сталин, вопрос даже не столько в историческом, концептуальном и пропагандистском обосновании такого проекта для максимально широких слоев населения, но и выдвижение и обоснование тех практических механизмов и технологий, при помощи которых сотни тысяч и миллионы людей оказываются способными непосредственно участвовать в реализации такого «общего дела».
Таков, например, идеологический смысл призыва элиты «Исламского государства» к мусульманам из других стран ехать в Ирак и Сирию, чтобы
совместно строить общее для всех государство. При этом особо подчеркивается, что эмиграция в ИГ, по шариату, долг всех мусульман мира. К середине 2015 года в «Исламское государство» вполне осознанно переехали, в том числе и со своими с семьями, десятки тысяч людей из более 90 стран мира.
По мнению элиты ИГ, халифат это не национальное государство в западном смысле слова. Халифат есть политическое оформление мировой уммы. Поэтому, с одной стороны, такая идеология придает реальный смысл жизни для мусульманской личности, оказывает и будет оказывать возрастающее влияние на десятки миллионов молодежи во всем Исламском мире. Концепция халифата, создающегося всеми мусульманами, и объединяющая на практике сакральные, социальные и политические смыслы уммы, становится закономерным полюсом системного притяжения. Ведь принцип халифата традиционно значит очень многое для Исламского мира: именно в умме, которую консолидирует халифат, происходил и происходит таинственный, мистический процесс группового и личностного жизненного смыслообразования.
Кроме того, такая идеология жестко противопоставляет мусульманский мир остальной человеческой цивилизации. Провозглашение халифата – это и глубоко символическая акция ИГ против раздела арабского региона, который сто лет назад осуществил Запад. Для ДАИШ публичное, не только на словах, но и на деле, отвержение соглашения Сайкса-Пико крайне выгодно, так как это добавляет мотивации его бойцам, считающих себя и мстителями за историческую несправедливость, и законными наследниками халифата после разрушения Османского государства. Форсированное преобразование ИГИЛ в «Исламское государство» на практике подразумевает объявление «джихада» всем светским элементам Запада в Исламском мире.
Почему миллионы и десятки миллионов людей, и не только в Исламском мире, поддерживают радикальные идеологические воззрения ДАИШ, несмотря на мощную контрпропагандистскую волну? Причем такое влияние проявляется не только на уровне «мусульманской улицы», но и на уровне властных групп. Многие влиятельные политические элитные группы и кланы арабских стран Залива не только финансово помогают «ИГ», но и устанавливают с представителями его элиты конфиденциальные связи.
Причина том, что «Исламское государство», осознанно или неосознанно, воспринимается в Исламском мире (в его суннитском компоненте) как единственная жизнеспособная альтернатива все более усиливающемуся региональному хаосу, распространяющейся политической энтропии, как религиозная модель соединения воли и всеобщего справедливого порядка, как консолидация различных временных компонентов исторического исламского сознания.
Поэтому, влиятельные представители военно-разведывательной элиты США, например, генералы Майкл Нагата и Джон Аллен, подчеркивают, что именно идеология ИГ должна восприниматься как особо опасная, долгосрочная стратегическая угроза для американских жизненно важных интересов.
Что касается пропагандистской деятельности, то ДАИШ имеет специальную дирекцию, которая системно занимается такой деятельностью, и опыт практического эффективного управления всей этой сложной сферой деятельности. Кроме того, «ИГ» обладает опытным профессиональным кадровым потенциалом в этой сфере. Причем по этому показателю они явно опередили даже баасистов.
Почему военно-разведывательная элита США на первое место среди долгосрочных, глобальных угроз для Соединенных Штатов ставит именно «Исламское государство», а Россию – только на третье место? Почему ДАИШ оказывается большей угрозой, даже по сравнению с ядерными силами России? И почему для Вашингтона так важно непосредственно столкнуть «ИГ» и Россию на Ближнем Востоке?
Во-первых, ИГ воспринимается высшей американской элитой как долгосрочная, цивилизационная и религиозно-идеологическая угроза, с которой невозможно в принципе найти компромисса.
Протоэлитные группы ДАИШ не только открыто декларируют превосходство исламской цивилизации по сравнению с западной, но и понятным образом демонстрируют такое превосходство. Причем особо подчеркивается, что лидером этой богоотступнической цивилизации являются именно США.
Во-вторых, потенциально «ИГ» имеет массовую социальную поддержку своих стратегических целей и своей идеологии не только в Исламском мире, но и внутри самого западного социума, где антиамериканские настроения остаются на высоком уровне.
В-третьих, «Исламское государство» обладает долгосрочным, глобальным политическим проектом, привлекательным и понятным для сотен миллионов человек, во всяком случае, в Исламском мире.
Москва своим альтернативным глобальным цивилизационным проектом, который мог ли бы поддержать другие народы и общества, не обладает. Китай пытается сформулировать свой подобный проект. Но даже внутри высшего китайского руководства и китайской элиты продолжаются острые дискуссии по поводу соотношения национально китайского и общечеловеческого в таком проекте.
В-четвертых, Соединенные Штаты, при всей своей политической и военной мощи, проигрывают информационно-идеологическую войну с «Исламским государством». Одна из главных и парадоксальных причин этого заключается в том, что вся американская, и шире – западная культура пропитана стремлением (любой ценой) к власти, влиянию, насилию. А именно на силу, власть, солидарность делает акцент пропаганда «Исламского государства». То есть, ИГ фактически имеет дело с аудиториями, которые фактически уже подготовлены для восприятия соответствующих образов и идей.
В-пятых, по мнению официального Вашингтона, именно ДАИШ является главной силой, которая стремится подорвать существующий западный мировой порядок. И в этом отношении «Исламское государство» гораздо более опасно, чем Россия и Китай, прежде всего, в силу своей стратегической непредсказуемости. Приведу только один пример.
После 11 сентября 2001 года США потратили почти триллион долларов на создание разведывательной и правоохранительной инфраструктуры, а также на военные операции, направленные против «Аль-Каиды» и ее союзников. Было создано или реорганизовано 263 государственные организации, включая Департамент внутренней безопасности, Национальный центр по противодействию терроризму и Управление безопасностью транспортных перевозок. Американское разведсообщество ежегодно готовит 50 тысяч докладов по терроризму. В стране насчитывается 51 организация и военные командования, которые отслеживают движение денежных средств вокруг террористических сетей. Но оказалось, что вся эта структура не способна к эффективному противостоянию с «Исламским государством».
В-шестых, в России и в Китае, которые в настоящее время пытаются противодействовать Соединенным Штатам, американцы имеют свою разветвленную информационную сеть, своих высокопоставленных «агентов влияния», целые социальные группы, которые симпатизируют и стараются максимально подражать западному образу жизни. Ничего подобного в «Исламском государстве» нет, поэтому соответствующие политические козыри у Вашингтона отсутствуют.
Кроме того, потребительский характер российского и китайского обществ существенно сближает их с западной цивилизацией, в отличие от аскетического образа жизни в «ИГ».
В-седьмых, в структурах «Исламского государства» работают сотни, а может и тысячи руководителей и сотрудников бывших саддамовских мухабарат, в том числе, и высокопоставленные представители партийной разведки – элитного ядра всей системы спецслужб режима Саддама Хусейна. Все они по определению считают себя безусловными врагами Соединенных Штатов Америки.
В-восьмых, Вашингтон не готов к широкомасштабной военной конфронтации с ДАИШ с использованием своих сухопутных сил в силу целого ряда стратегических, политических, социальных, геополитических, идеологических и других причин. Прежде всего, потому, что США не могут вновь пойти на прямую военно-силовую конфронтацию со всем суннитским миром.
Как признают американские генералы: «… у Соединенных Штатов нет военных вариантов борьбы с ИГИЛ. Ни антитеррористические операции, ни стратегия противодействия повстанческим выступлениям, ни полномасштабные военные действия не позволят одержать решительную победу над этой группировкой». Поэтому, по их мнению, к концу августа 2015 года ДАИШ был более силен, чем за год до этого, несмотря на эти бомбардировки.
В-девятых, высший американский истеблишмент в принципе не знает, что делать с «ИГ» в долгосрочной перспективе. В этой связи Вашингтон пытается использовать против ДАИШ т.н. стратегию «наступательного сдерживания», которая носит оборонительный и временный характер: «По крайней мере, еще какое-то время наиболее действенной политикой, отвечающей нашим целям и средствам и имеющей самые высокие шансы защитить наши интересы, останется «наступательное сдерживание» – сочетание ограниченной военной кампании с серьезными дипломатическими и экономическими усилиями для ослабления ИГИЛ и согласования интересов многих стран, которым угрожает наступление этой группировки». Поэтому Вашингтон пытается форсировать отношения с Барзани, идет на существенные уступки и Турции, и Ирану, чтобы сколотить эффективную региональную коалицию против ИГ.
С другой стороны, в нынешней ситуации важнейшей стратегической, долгосрочной целью для высшей американской элиты является задача непосредственно столкнуть ИГ и Россию на Ближнем Востоке, и, прежде всего, втянуть вооруженные силы РФ в силовую конфронтацию с ДАИШ.
«…Get ready to be surprised!» Итак, в собственно Исламском мире происходит активный процесс образования многочисленных новых пассионарных элитных и контрэлитных групп, особенно после 2003 года. Иначе говоря, уже появился своего рода первичный, революционный «квантовый бульон» для формирования консолидированной единой элиты Исламского мира. Но, безусловно, наличие даже объективных предпосылок отнюдь не гарантирует, что это обязательно произойдет.
Если же предельно кратко говорить о стратегическом прогнозе, рассчитанном на 10-15 лет, то возможны три основных сценарных варианта формирования единой элиты Исламского мира.
Первый сценарий: формирование конфиденциальной ирано-турецкой оси на высшем уровне, вокруг которой постепенно и будет складываться единая элита всего Исламского мира на основе умеренного исламского фундаментализма. То есть, фактически может произойти ревитализация одной из идей Наджметдина Эрбакана, бывшего премьер-министра Турции.
Определенные предпосылки для этого уже появились. За последние пять – семь лет сложились достаточно эшелонированные, в том числе и конфиденциальные, отношения между высшими национальными элитными группами двух наиболее мощных мусульманских стран. Достигнут достаточный уровень доверительности на высшем уровне. Экономические потенциалы Турции и ИРИ в принципе взаимодополняемы. В обоих странах у власти уже достаточно долго находятся умеренные исламистские режимы. И Турция и Иран выступают против создания независимого курдского государства. Тегеран и Анкара имеют близкие позиции по палестинской проблеме.
Но, при всем при том, между Турцией и Ираном сохраняются и существенные противоречия. Турецкие и персидские элиты традиционно являлись и остаются историческими геополитическими конкурентами. Анкара и Тегеран и в настоящее время пытаются выстроить свои региональные зоны влияния. Национальные турецкие и иранские элиты остро конкурируют в Сирии, у них достаточно противоположные точки зрения по поводу будущего Ирака. Они кардинально расходятся в отношении будущего «Исламского государства» и по некоторым другим вопросам.
Второй сценарий: поглощение крайних протоэлитных суннитских групп основными элитами умеренного суннитского фундаментализма, прежде всего, высшей турецкой элиты. В этом контексте новая элита Исламского мира станет явно более радикальной, но одновременно террористически-экстремистская тенденция фактически исчерпает себя. Появляется мощная предпосылка для начала нового суннитско-шиитского сближения.
Наконец,
третий сценарий – в результате распространения общеарабской революционной волны значительная часть умеренных элитных групп суннитского толка может пойти на альянс с соответствующими радикальными группировками. Это будет означать поглощение умеренного суннитского фундаментализма радикальным джихадизмом. При таком варианте раскол между шиитами и суннитами будет только усиливаться.
При любом раскладе формирование целостной элиты Исламского мира в XXI веке станет возможным только в контексте практического учета следующих требований.
Во-первых, необходим тщательный анализ позитивного и негативного опыта формирования и развития основных наднациональных элит в прошлом столетии.
Во-вторых, в условиях непрекращающегося роста глобальной стратегической неопределенности появление целостной, консолидированной элиты Исламского мира возможно только при наличии нетривиального и эффективного «интеллектуального капитала». Речь идет, прежде всего, о выработке долгосрочной, как минимум, до середины нынешнего века, рефлексивной «картине мира», вокруг которой могла бы начаться действительная консолидация значительной части протоэлитных групп.
В-третьих, действительно эффективная, функционирующая новая элита Исламского мира не возникнет без формирования наднациональной, стратегической, интеллектуальной сетевой структуры, соединяющей основные «мозговые центры» национальных элит.
Первая основная функция такой структуры заключается в разработке универсальных интеллектуальных продуктов, в которых объективно нуждается потенциальная элита уммы. В первую очередь, речь идет об эффективных моделях стратегического прогнозирования, практических механизмах выработки среднесрочных системных прогнозных сценариев, технологий долгосрочного рефлексивного планирования, эффективных систем принятия стратегических решений и т.д.
Вторая основная функция – организация и отработка особых коммуникационных связей между различными протоэлитными и национальными элитными группами для закрепления и воспроизводства системного доверия.
В-четвертых, новая элита Исламского мира окажется нефункциональной без запуска принципиально нового механизма образования, ориентированного на максимальную оптимизацию воспроизводства человеческого капитала.
И, наконец,
в-пятых, по мере кардинальной трансформации всего глобального человеческого сообщества новая элита Исламского мира объективно нуждается в новой, уникальной организационной культуре, включающей интеграцию новых форм иерархических и сетевых систем, различные методы и технологии организационного оружия и т.д.
Шамиль Султанов, президент Центра стратегических исследований «Россия – исламский мир» Журнал «Изборский клуб», 2016 № 1
стоящее время процесс формирования и становления. 
Президенты Ирана и Турции[/caption] 
Войти с помощью: