Наверное, для усиления драматического эффекта можно было бы по примеру некоторых экспертов написать, что Ингушетия находится на грани, за которой уже открытое неповиновение, слом лояльности федеральному центру, параллельно гражданским протестам вооруженная борьба, принимающая все более радикальные и масштабные формы, салафизм, сиречь ваххабизм и прочее. Все эти явления уже сейчас имеются в наличии, и динамика их роста носит взрывной характер, однако делать выводы о неизбежности развития событий по чеченскому сценарию все-таки преждевременно.
Глубину лояльности федеральному центру, которой всегда славилась Ингушетия, измерить довольно сложно. Но ни осетино-ингушский конфликт, во время которого Москва, по мнению ингушей, обеспечила исключительную и непропорциональную силовую поддержку осетинской стороне, ни чеченские войны, прокатившиеся огненным бесчеловечным катком по территории братской Чечни, не сумели поколебать основ гражданской идентичности ингушского народа. Большинство продолжало осознавать себя гражданами России и даже не помышляло о возможности жить отдельно, несмотря на то, что чеченцы еще с дудаевских времен пытались затянуть Ингушетию в свой сепаратистский проект.
Сегодня ситуация изменилась кардинально. Владелец сайта "
Ингушетия.ру" Магомед Евлоев рассказывает: "В Карабулаке есть старик, который очень внимательно следит за настроениями людей, в особенности молодежи. В общественном транспорте, на улицах он внимательно вслушивается в то, что говорят люди. Недавно он сказал мне: "Мы потеряли Ингушетию. Молодые ингуши мыслят в рамках узкого и очень определенного круга идей. В автобусах и маршрутках только и разговоров, что про боевиков, амиров, имарат, там подложили фугас, обстреляли федералов, убили милиционера. Вооруженное подполье – пример для подражания, а борьба с оружием в руках уже воспринимается не просто как норма, но как необходимость. Умереть в бою значит исполнить высокое назначение мужчины, воина и мусульманина".
Когда в 2004 году группы боевиков под руководством Басаева взяли под контроль значительную часть Ингушетии, местные жители встречали партизан как освободителей и всерьез просили их остаться. Это вряд ли можно считать доказательством именно антироссийских настроений. На Кавказе абречество, даже в его современных сепаратистских или радикально-мусульманских формах, очень многими воспринимается как борьба за справедливость. Для подавляющего большинства ингушей и чеченцев, не разделяющих целей и задач сопротивления, боевики – нечто вроде полевой полиции, которая только и может хоть как-то ограничить произвол местных властей и федеральных силовых структур.
Последние года два ситуация в Ингушетии начала стремительно меняться. Похищения людей и силовые операции превратили маленькую республику в место, где ни один человек не может чувствовать себя в безопасности. Утверждения властей, что они ведут охоту за экстремистами, звучат здесь как откровенная ложь, поскольку хорошо известно, что в значительном числе случаев в ходе зачисток страдают невинные люди. Это могут быть заподозренные в связях с подпольем молодые ингуши, которые являются членами протестных, салафитских мусульманских групп. Доказать их причастность к незаконным вооруженным формированиями спецслужбы не в состоянии, а потому такие молодые люди становятся жертвами грубых бесчеловечных провокаций или открытого силового произвола. Их похищают из дома или прямо на улице неизвестные лица, после чего они исчезают навсегда, их убивают в публичных местах или из засады и после подкладывают к трупам оружие или боеприпасы, чтобы объявить убитых боевиками.
Здесь следует сказать, что для населения убитые или похищенные являются однозначно невиновными, поскольку их вина никаким судом не доказана. Кулуарная логика силовиков о необходимости действовать максимально жестко и за пределами закона, поскольку собрать требуемый Уголовным кодексом материал для наказания лиц, участвующих в вооруженной борьбе, зачастую невозможно, естественно отвергается людьми, считающими, что в условиях неправового произвола любой может оказаться его добычей по малейшему необоснованному подозрению.
В ходе "зачисток" часто страдают мирные жители, которые случайно оказываются в месте проведения спецоперации. Самым вопиющим случаем такого рода стало убийство шестилетнего ребенка Рахима Амриева в ноябре 2007 года. Грабежи, хищения ценностей и имущества, как обязательный элемент силовых операций, порождают брезгливое недоверие к федералам, заставляя людей сомневаться в наличии у силовиков сколько-нибудь серьезной мотивации.
Вообще, около 200 похищенных и свыше 500 убитых за несколько лет – слишком много для республики, все население которой составляет примерно 300 тысяч человек. Надо понимать и архаичный уклад жизни ингушей, которые исчисляют родство даже не в границах гигантской семьи, в которой родственная связь засчитывается только до 7-го колена. Они считают родственниками всех однотейповцев, имевших общие корни у истоков возникновения ингушского этноса. А это означает, что каждое убийство или похищение отзывается болью в тысячах сердцах. Кроме того, информация о любой силовой акции моментально распространяется по республике, обрастает массой кровавых подробностей и слухов, гипертрофируется. Садизм и бесцеремонность палачей в погонах – постоянно действующий источник не только страха, но и гнева.
Руслан Аушев, будучи главой Ингушетии, во время первой войны сумел парализовать деятельность спецслужб на территории республики, несмотря на их постоянные попытки развернуть здесь активную деятельность. Уже в начале второй войны у него почти не было средств обеспечить защиту жителей приграничных с Чечней горных ингушских сел, а потом и беженцев, размещенных в лагерях, но он продолжал яростно сопротивляться федеральному центру, который, считая Ингушетию тыловой зоной чеченских боевиков, постепенно устанавливал силовой контроль над подозрительным субъектом.
Другой генерал, Зязиков, будучи сам выходцем из специальных служб, фактически отдал республику им на разграбление. На сегодняшний день именно они являются истинными хозяевами Ингушетии, а отнюдь не местные власти. Это и стало причиной необычайной популярности голосования, которое сегодня проводит оппозиция за возвращение Аушева. Заметим лишь, что такая акция – отражение надежды на то, что ситуацию все еще можно исправить, используя законные, легальные средства смены неправедного правителя. То есть эти действия, равно как и митинги протеста, являются своего рода апелляцией именно к российскому закону и, соответственно, указывают на инерцию желания ингушей жить в союзе и мире с Россией.
Особая статья недовольства – невероятная коррупция, в которой погрязла республиканская власть. Это отдельная большая тема, которую мы здесь затрагивать не станем.
Все больше молодых ингушей берут сегодня оружие в руки и уходят воевать. В лесу у них нет иного выхода, кроме как действовать в рамках радикальной доктрины, объявившей Россию преступным государством кафиров-неверных, навязывающих свой жизненный уклад, веру и ценности мусульманам, которые, принимая их, сами становятся вероотступниками.
Пока распространение этой идеологии серьезно ограничено тем презрением, которое экстремисты испытывают к традиционному быту ингушей, адату, к порядку жизни, который поддерживался веками. Утверждают даже, что многие молодые ингуши, не желающие воевать под знаменами ваххабитов, самостоятельно ведут боевые действия, не объединяясь с подпольем: обстреливают федеральные посты, организуют подрывы на дорогах.
Но все меняется. Если старик, о котором рассказывает Магомед Евлоев, прав, и антироссийские настроения накрывают Ингушетию как снежный ком, то, возможно, утверждения некоторых особенно радикальных экспертов, предсказывающих, что именно отсюда начнет полыхать пожар на Северном Кавказе, могут оказаться пророческими.
Prague Watchdog
Войти с помощью: