За что "квасили" Сталин и классик таджикской литературы

Так уж вышло, что как-то чересчур лихо и сгоряча пообещал я главному редактору издания «МК – Азия» Улугбеку Бабакулову написать некоторое продолжение одного его поста на «Фейсбуке». Простите за невольный каламбур, но «поста о тосте». О том тосте-здравнице, который произнёс Великий Отец народов и Лучший Друг всех советских писателей, товарищ Сталин на торжественном приёме в Кремле. Данное мероприятие было посвящено завершению Декады таджикского искусства и состоялось оно в Москве в апреле памятного 1941 года, пишет в своем блоге Едгор Норбутаев.



Вот вырезка из старой газеты (от Улугбека), где представлен сам текст.



"Я хочу сказать несколько слов о таджиках. Таджики- это особый народ. Это не узбеки, но киргызы это таджики, самый древний народ Средней Азии Таджик- это значит носитель короны, так их называли Иранцы, а таджики оправдали это название.



Из всех нерусских мусульманских народов на территории СССР таджики являются единственной не тюркской, – иранской народностью. Таджики- это народ, чья интеллегенция породила великого поэта Фирдоуси, и недаром они, таджики, ведут от него свои культурные традиции. Вы, должно быть, чувствовали в период девады, что у них, у таджиков, художественное чутье тоньше, их древняя культура и особый художественный вкус проявляются и в музыке, и в песне, и в танце.

Иногда у нас русские товарищи всех смешивают: таджика с узбеком, узбека с туркменом, армянина с грузином. Это, конечно, неправильно. Таджики- это особый народ, с древней большой культурой, и в наших советских условиях им принадлежит большая будущность. И помочь им в этом должен весь Советский Союз. Я хотел бы, чтобы их искусство было окружено всеобщим вниманием.



Я поднимаю тост за то, чтобы процветали таджикское искусство, таджикский народ, за то чтобы мы, москвичи, были всегда готовы помочь им во всем, в чем необходимо".



Сказано И.В. Сталиным во время приема в Кремле участников декады таджикского искусства 22 апреля 1941 года





Не все знают, что у истории о том сталинском тосте есть продолжение. Кроме того, имеются также отдельные факты и пояснения, к ней, к этой истории, непосредственно примыкающие.



Тут следует отметить, что, очевидцем описываемых событий, тех, что произошли предвоенной весной в Кремле, я, как некоторые уже догадываются, по вполне определённым причинам, никак являться не мог. Эту байку, или же абсолютно правдивую историю, поведал мне один из ныне здравствующих мэтров такого поэтического жанра, как бардовская песня, уважаемый А.Г.



Тесть А.Г. в те далёкие предвоенные годы занимался литературными переводами, перекладывал на русский язык отдельные произведения классика таджикской литературы Садриддина Айни и был с ним в вполне дружеских отношениях.



В том проклятом году различные банкеты и приёмы в Кремле происходили с поразительной частотой и неслыханным доселе размахом. Видимо интуитивно предчувствуя грядущие беды, люди старались наесться, напиться и навеселиться впрок. Тем не менее, на многих лицах, сохранённых для нас фотоплёнкой, угадываются потаённые, скрытые под вычурной улыбкой, чувства глубокой тоски и тревоги.



На торжественный банкет в Кремле, посвящённый окончанию декады таджикского искусства, естественно, был приглашён и сам «генерал от литературы» Садриддин Айни. Тестю, уже упомянутого мной А.Г. (буду в дальнейшем называть его – Переводчик), довелось сопровождать своего патрона на этом мероприятии, тем более что хотя Айни и довольно-таки неплохо говорил по-русски, но в шумных компаниях он сразу терялся, буквально «дичал» на глазах и всё норовил куда-нибудь скрыться подальше от суеты и сутолоки.



В расцвеченном мириадами огней Александровском зале Кремля собрался тогда «весь цвет» советской и партийной, как сейчас бы сказали, «элиты».

Столы были установлены по периметру в виде буквы «П», как тогда говорили – «покоем».



Руководство, то есть непосредственно сами вожди, расположилось на «перекладине», а остальные места по бокам занимали знатные ткачихи, выдающиеся сталевары-стахановцы, видные военачальники, знаменитые конструкторы оружия, известные артисты, чудаковатые учёные-академики то есть весь тот конгломерат представителей общества, который должен был представлять и символизировать собой нерушимое единство Партии и Народа.



Делегации Таджикистана, возглавляемой Первым секретарём тамошнего ЦК, товарищем Дмитрием Протопоповым, не было выделено отдельного места и её представители сидели как бы «вперемежку» со всеми остальными участниками банкета.



Подобающие случаю торжественность и чинность во всём сохранялись только до того момента, когда под оглушительные овации завершилась приветственная речь Главного Вождя.



Отхлопав, гости немедленно усаживались поудобнее, и начинался настоящий пир. Сталин любил, чтобы на подобных торжествах люди чувствовали себя свободно, ели и пили «от души», с истинно русским размахом, особо не соблюдая приличествующего этикета.



Сам же Иосиф Виссарионович через некоторое время всегда поднимался из-за стола и начинал, попыхивая при этом своей знаменитой трубкой, медленно расхаживать за спинами пирующих. Прислушивался к громким разговорам уже «поддатых» граждан, иногда подходил к ним и делал какие-то шутливые замечания. Так тогда было принято.



Наш Переводчик сидел рядом с Садриддином Айни и пребывал в полнейшей растерянности. Его патрон (кстати, выпускник известного бухарского медресе) вообще ничего не ел и не пил. А если это заметит товарищ Сталин? Что он тогда подумает? От таких мыслей ужас заползал за ворот и крупными каплями холодного пота скатывался вдоль позвоночника.



Пообщавшись с Симоновым и Сурковым (оба советские поэты) Сталин двинулся вдоль столов, было заметно, что он уж точно отыскивал кого-то и наконец, остановился как раз напротив ….. Садриддина Айни.



Переводчик же понял, что вот и наступил тот самый страшный момент в его жизни… А тут ещё в зале внезапно воцарилась гробовая тишина. Поскольку прямо смотреть на товарища Сталина гости опасались, то все взоры немедленно сконцентрировались на таджикском классике. Айни же тотчас почувствовал что-то неладное и наконец, поднял голову.



Трудно себе представить весь охвативший его ужас. Кругом тишина и со всех сторон незнакомые люди смотрят в упор на него одного…

Садриддин Айни не выдержал затянувшейся паузы и страшно закричал тонким голосом. Так обычно кричит поднятый охотником из кустов фазан в предчувствии скорого рокового выстрела.



- Институт Востоковедения! Институт Востоковедения! – так визжал Айни.



С этим институтом у него давно уже были нелады. Представители данного учреждения постоянно упрекали таджикского писателя в чём-то «мелкобуржуазном», строили по данному поводу ему различные козни и вообще не давали спокойного житья. Айни в свою очередь отвечал им приблизительно тем же.



Долго бы ещё продолжались эти вопли, неизвестно, но тут Сталин вдруг положил на плечи Айни две свои ладони и чуть придавил вниз. Писатель тут же сразу поперхнулся своим криком и опустился на стул. Переводчик рядом с ним тоже сидел, ни жив, ни мертв.



И вождь заговорил тихим, но всеми хорошо слышным голосом:



- Вот, товарищи, перед нами сидит представитель великой новой культуры, глубоко национальной по форме и социалистической по содержанию. Настоящий пролетарский писатель – наш таджикский товарищ Садриддин Айни. Прошу его любить и жаловать. У нас с товарищем Айни по-своему очень схожие судьбы, мы оба в своё время пострадали от старого режима. Об этом я узнал, прочитав книгу товарища Айни под названием: «Как я восемнадцать дней просидел в эмирском зиндане».



И тут Сталин громко рассмеялся, а за ним разразился хохотом и весь зал, присутствующие чуть ли не под столы скатывались, хотя сами и не представляли, что же тут такого смешного.



И только один Вождь всё понимал и потому смеялся от души. Что это значит – «восемнадцать дней»? Подумаешь! У нас, настоящих марксистов-ленинцев, железных партийцев, у каждого за спиной многолетние сроки отсидки в тюрьме, на каторге, в ссылке. А тут – «восемнадцать дней»! Ха-ха-ха!



Вдоволь насмеявшись Иосиф Виссарионович затем предложил здравницу за великого таджикского писателя Садриддина Айни и даже сфотографировался на память рядом с ним. Окончательно растерявшемуся писателю кто-то в суматохе вложил в руку полный фужер водки, тот выпил, так и не разобрав вкуса. А затем под шумок их вместе с переводчиком и увезли в гостиницу.



Через несколько дней в Институте Востоковедения АН было обнаружена «группа вредителей» и нескольких человек там посадили. Самого же Садриддина Айни Сталин не забыл и уже сразу после окончания Великой Отечественной войны, в 1950 году удостоил премии своего имени, второй степени. Причём в статусе данной премии упоминается именно моя любимая книга воспоминаний «Бухара».